Коротко стриженные каштановые волосы. Ни грамма косметики. Потертая футболка и мятые джинсы. Трейси на отдыхе, двадцать лет спустя.
Я решила вернуться в спальню. Так или иначе, нужно было скорее убираться с глаз Адели. Но Дженни поймала меня за свитер:
— Погоди, Трейси. Ты ведь хотела познакомиться с Кэм Лоусон.
— С кем? — не поняла я.
— Ну как же. С писательницей. Забыла? — прошептала Дженни. И продолжила еле слышно: — Зачем ты надела свитер в такую жару? И что ты сотворила с лицом?
— Она думает, что стала красавицей, — сказала Жюстина, вцепилась в Луизу, и они обе весело взвизгнули.
— Умерьте пыл, — строго сказала Дженни. — Трейси… Трейси! — Она крепко ухватила меня, не давая наброситься на глупых резвушек и проломить им головы. — Трейси, не обращай внимания. Иди поздоровайся с Кэм Лоусон.
Я хотела поговорить с Кэм (что это еще за имя?), хотя она и не походила на настоящую писательницу, и вдруг оробела. Обычно мне не занимать нахальства, но тут я растерялась и умолкла. Я пробурчала что-то неразборчивое Дженни, высвободилась и отошла в угол, исподлобья глядя на Кэм.
Питер увязался за мной хвостиком. Жюстина и Луиза по-прежнему потешались над моей боевой раскраской. Запал у них уже прошел, но Жюстина продолжала выдавливать из себя громкий притворный смех, а Луиза от нее не отставала.
— Не обращай внимания, — шепнул Питер.
— Ни капельки не обращаю, — сердито ответила я.
— Мне нравится твой свитер. И лицо. И прическа.
— Ну и дурак. Они ужасны. Я выгляжу как уродина. Я специально хотела себя изуродовать, — зло сказала я. — И не смей меня жалеть, Питер Ингем, слышишь? Убирайся от меня!
Питер беспокойно переступил с ноги на ногу.
— Убирайся, олух! — повторила я.
Конечно, после этого он убрался. Зачем я его обидела? Он и правда олух, но вполне компанейский. Я обещала быть ему другом. Вдвоем в углу гораздо уютнее. А все сгрудились вокруг так называемой писательницы.
Кэм показалась мне очень странной. Легкий, беззаботный тон, а внутри вся зажата. Все вертела в руках блокнот и ручку. Я разглядела обкусанные ногти! Ну и дела, большая, взрослая дама грызет ногти, как пугливый ребенок. Не такая уж она и большая, скорее маленькая и худенькая, но суть та же!
У мамы самые красивые руки в мире, ногти длинные, закругленные, покрытые лаком. Мама красит ногти каждый день. Обожаю запах лака, острый ацетоновый привкус, который щекочет ноздри. Однажды Дженни застала меня за тем, что я самозабвенно нюхала лак. Знаете, что она подумала? Что я нюхаю лак, как токсикоманы клей. Вы можете в это поверить? Я не стала ее разубеждать. Не объяснять же ей, что запах лака напоминает мне о маме.
Кэм как-бишь-ее вела себя странно. Она села на старый, скрипучий стул, обвила ножки ногами и стала разговаривать с детьми. Взрослые редко говорят с детьми. Чаще они разглагольствуют перед нами.
Они поучают.
Они долго и скучно расписывают себя.
Они рассказывают о тебе.
Они задают миллион никчемных вопросов.
Они без спросу высказывают свое мнение.
Даже социальные работники не отличаются от прочих. Иногда они делают непроницаемое лицо: мол, «тебе-ни-за-что-не-смутить-меня-деточка». Еще они любят выдавать очевидное за глубокую мысль.
«Кажется, сегодня ты чем-то расстроена и рассержена, Трейси», — изрекают они после того, как я учиню погром в спальне, наброшусь с кулаками на Жюстину, раскричусь и расшумлюсь. Ежу понятно, что я расстроена и рассержена.
Они считают, будто этими словами показывают, что понимают меня. Ничего они не понимают. Это не они приютские. А я.
Я думала, Кэм задаст каждому по паре вопросов и запишет ответы в блокнот, по-деловому и отстраненно. Насколько было видно из угла, она подошла к делу совсем по-иному.
Она слегка улыбалась, все время ерзала на стуле и будто взвешивала каждого из нас взглядом. Дети обступили ее тесным кольцом. Двое малышей попытались вскарабкаться к ней на колени. Они ластятся ко всем, кто к нам приходит. Это не значит, что посетитель им особенно нравится. Им просто не хватает ласки. Они бросились бы в объятия и к свирепой горилле с глазками в кучку.
Большинство посетителей, которые видят детдомовцев впервые, принимают их нежности на свой счет. Они начинают шумно восторгаться малышами и вести себя, как Мэри Поппинс. Но Кэм слегка растерялась и даже поморщилась. Я ее понимаю. У маленького Вэйна не переставая течет из носа, и он любит доверчиво потереться лицом о грудь гостя, размазывая сопли по всей одежде.
Кэм удерживала его на расстоянии вытянутой руки и отвлекла ребенка, едва он примерился к ее футболке. Она сунула ему авторучку, и он начал щелкать стержнем.
Одновременно она покачивала на ноге малышку Бекки, чтобы та не обиделась и не расхныкалась. Бекки пыталась вскарабкаться выше и задрала Кэм штанину, обнажив голую лодыжку. Ну и лодыжка! Вся покрыта тонкими волосками. Мама всегда бреет ноги и носит прозрачные шелковые чулки, чтобы подчеркнуть их красоту. У Кэм на ногах оказались носки, как у школьницы, только с необычным ярким рисунком. Сначала я решила, на них красно-желтые квадраты, а потом подошла ближе и разглядела: это книги. Надо будет завести себе такие носки, когда я стану писательницей.
Кэм — писательница. Старушка Кэм. Кэм — красно-желтый чулок. Дети спросили, что она написала. Оказывается, сначала она писала рассказы, но они не имели успеха, и она стала сочинять любовные романы. Странно, по ней не скажешь, что она грезит о любви.
Адель заулыбалась, любовь-морковь вполне в ее вкусе. Кэм стала вспоминать названия, мальчишки захихикали и стали делать вид, что их вот-вот стошнит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60