А что, если руки притаились где-нибудь в углу и по моей команде готовы взмахнуть пальцами-крыльями?
— Ладно, подушка и одеяло материализовались, а где еда? — сказала я и уже приготовилась щелкнуть пальцами.
И вдруг я замерла, так и не успев как следует щелкнуть и только впившись ногтем в большой палец. У окна лежала перевернутая картонная коробка, накрытая клетчатым кухонным полотенцем. На ней стояла одноразовая тарелка с целым пакетиком «блошек». Конфеты были аккуратно разложены по цвету: коричневые, зеленые, голубые, сиреневые, розовые, красные и оранжевые. Сердцевина была желтой, поэтому вся конструкция напоминала цветок. Я так и задрожала от затылка до копчика. Больше всего на свете люблю «блошек»! А тут их целая тарелка и будто специально для меня!
— Вот так чудо! — прошептала я и обошла вокруг картонного столика.
Протянула руку, взяла красную конфетку и лизнула. Настоящая! Покатав ее во рту, я торопливо схватила еще пригоршню. А вдруг исчезнут? Потом подошла к пыльным шторам, раздвинула их и решила посмотреть, откуда это вдруг все взялось. Заглянула за одну — и вскрикнула от неожиданности. В ответ тоже кто-то вскрикнул. На подоконнике сидел мальчик, подняв колени прямо к острому подбородку. Открыв рот от удивления, он все время моргал и крепко прижимал к себе книгу.
— Ты что здесь делаешь? — закричала я. — Хочешь меня напугать?
Он еще крепче прижал к себе книгу, как будто ее хотели отнять, потом изо всех сил зажмурился, и его лицо исказилось от страха.
— Ты сама меня напугала, — прошептал он.
— Что ты делаешь в моем доме? — строго спросила я.
Он чуть выпрямился и робко сказал:
— Это мой дом.
— Ты здесь не живешь!
— Нет, живу. Во всяком случае, днем живу. Я превратил это нежилое помещение в свой дом. Принес подушку, одеяло и еду.
— Что ты сделал? Ах да! Принес конфеты.
Он посмотрел на тарелку и сказал:
— Ты испортила мне композицию.
— Только малыши любят играть с едой. — Так говорили, когда я жила в детском доме и любила всем показывать, как зеленый горошек штурмует холм из пюре.
— А ты и вправду подумала, что здесь не обошлось без колдовства? — спросил он.
— Вовсе нет, — твердо ответила я.
— Я услышал шаги и решил, что ты большая и очень страшная, — сказал он, выпрямившись и спустив ноги. — Вот я и спрятался.
— А я и на самом деле большая и страшная, гораздо больше тебя, хлюпик.
— Все больше меня, — покорно согласился он.
— Сколько тебе лет — девять или десять?
— Почти двенадцать.
Я так и уставилась на него:
— Вот уж никогда бы не подумала!
— Знаю.
— Так что ты здесь делаешь? — снова спросила я, угощаясь «блошками» и протягивая ему тарелку из вежливости, — ведь это он их принес.
Мальчик меня любезно поблагодарил, взял одну голубую конфетку, надкусил ее, как печенье, и ничего не ответил.
— Ты что, прогуливаешь? — спросила я опять.
Помолчав еще немного, он кивнул.
— Ты ведь никому не скажешь, правда? — спросил он и проглотил конфетку.
— Я не ябеда, — сказала я и оглядела его с ног до головы.
Надо же, это он-то прогуливает!
— Ты похож на любимчика всех учителей и еще на зубрилу, — продолжала я, показывая пальцем на его толстую книгу и пытаясь разобрать ее название: «Алек-сандр… Ве-ли-кий». Как это — великий?
— Его так называли.
— Как Трейси Великая? Хорошо звучит? Трейси — это я.
— А я Александр, — сказал он.
— Александр — от горшка два вершка. Ну, наверное, ты жутко умный? Зачем тебе прогуливать? Ты ведь первый по всем предметам, так?
Он кивнул.
— По всем, кроме физкультуры. На физкультуре я самый последний. Когда у нас физкультура, я всегда прогуливаю.
— С ума сошел! На физкультуре так весело, особенно когда мы играем в футбол.
Действительно, на футболе я Трейси Великая, которая прославилась не только тем, как великолепно играет, но и нарушает правила. Старуха В. Б. прямо красными пятнами исходит, когда свистит в свой свисток.
Александр все скулил, что они еще хуже.
— Кто это «они»?
— Другие мальчишки. Они меня дразнят.
— Потому что ты Александр — от горшка два вершка, — захихикала я.
Александр сжался, как от удара. Вдруг мне стало неловко, и я села на подоконник рядом с ним.
— Значит, прогуливаешь?
— Угу
— А матери твоей они жаловались?
— Конечно.
— И что она сказала?
— Мама у меня неразговорчивая. Зато папа…
Александр произнес слово «папа» так, будто хотел сказать «ротвейлер».
— А он что?
Я почувствовала, как Александр задрожал.
— Он сказал… сказал, что отправит меня в школу-интернат, если я не буду над собой работать, и после того нашего разговора мне уже нельзя было прогуливать. Еще он сказал, что меня в новой школе так зашпыняют, что мало не покажется.
— Тебя послушать, твой папа — сама доброта. — И я погладила Александра по костлявому плечу.
— Он говорит, что нужно уметь постоять за себя.
Я фыркнула и вдруг легонько его толкнула. Он вскрикнул от неожиданности и чуть не упал с подоконника. Пришлось подхватить его.
— Ты и сидеть-то как следует не умеешь! — сказала я и покачала головой.
— Знаю, — скорбно сказал Александр.
— А ты попробуй дать сдачи!
— Не могу. Не знаю, как это делается.
— А я тебя научу.
Ему повезло. Ведь я самый лучший боец на свете! Особое восхищение вызывает мой первый удар исподтишка. Я не полагаюсь на одни кулаки. Еще я классно дерусь ногами. Но если довести меня как следует, я пускаю в ход зубы.
Я стащила Александра с подоконника и попыталась заставить его принять стойку — ничего не получилось. Его руки беспомощно повисли вдоль туловища.
— Не умею я драться и не могу ударить девочку.
— А ты и не сможешь, дружище, — сказала я, встала в боксерскую стойку и легонько его стукнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60