— И любить их больше, чем тебя? Нет, конечно. Вероятно, я сначала еще немножко поработаю, пока мы не скопим побольше денег, еще кого-нибудь понянчу, но помни — на свете существует только одна Гарриет, — с этими словами Оле-Голли открыла дверь.
— Ну… ну, — Гарриет просто не знала, что сказать.
— Тебе пора идти работать, ты и так пропустила полдня и не сделала ни одной записи, — Оле-Голли выглядывала такси, казалось, она очень торопилась.
Гарриет бросилась няне на шею, обняла ее и крепко-крепко прижалась к ней.
— До свидания, шпионка Гарриет, — прошептала та ей на ухо. Девочка чувствовала, как к глазам подступают слезы. Оле-Голли сурово опустила ее на землю. — Никаких слез. Слезами меня не вернуть. Помни это. Слезы ничего не могут вернуть. Жизнь всегда борьба, и хороший шпион всегда готов сражаться. Помни это. И чтобы никакой такой чепухи. — Тут она взяла свои сумки и стала спускаться вниз по ступеням. Подъехало такси, и Оле-Голли исчезла прежде, чем Гарриет успела что-либо сказать. «Впрочем, — подумала девочка, — помнится, в тот момент, когда Оле-Голли наклонялась за сумками, я видела одну слезинку».
Вечером, сама укладываясь спать, после того как сама приняла ванну, она записала в блокнот:
Я ЧУВСТВУЮ ВСЕ ТО ЖЕ САМОЕ, КОГДА ВСЕ ДЕЛАЮ САМА, КАК И ТОГДА, КОГДА ОЛЕ-ГОЛЛИ БЫЛА ЗДЕСЬ. ВОДА В ВАННЕ ГОРЯЧАЯ, КРОВАТЬ МЯГКАЯ, НО ВНУТРИ МЕНЯ КАКАЯ-ТО СТРАННАЯ МАЛЕНЬКАЯ ДЫРКА, КОТОРОЙ РАНЬШЕ НЕ БЫЛО, КАК ЗАНОЗА В ПАЛЬЦЕ, НО ТОЛЬКО ГДЕ-ТО ЧУТЬ ПОВЫШЕ ЖИВОТА.
Потом она выключила свет и немедленно заснула, даже не пытаясь почитать.

Книга вторая


ГЛАВА СЕДЬМАЯ
На следующий день Гарриет не возвращалась домой до пяти вечера. Она просто не хотела идти домой и сначала занялась шпионским маршрутом, а потом пошла сыграть в «Монополию» с Джени и Спорти. Во время игры она была не в духе, поскольку ненавидела долго сидеть неподвижно. Джени и Спорти, наоборот, любили «Монополию». Джени разработала множество способов выиграть, а Спорти был увлечен всем, что касалось денег. В результате оба любили играть подолгу, но Гарриет никак не могла сосредоточиться.
Поднявшись по лестнице, она тихо постояла пару минут перед дверью. Дом хранил молчание. Мама куда-то ушла, отец еще не вернулся с работы. Кухня была так далеко, что кухарки не было слышно. Девочка еще постояла, прислушиваясь.
Все было совсем не так, пока Оле-Голли жила с ними. «Что-то такое есть в Оле-Голли, — подумала Гарриет, — что, даже когда она молчит, ты всегда знаешь, что она тут. Всегда чувствуешь, когда она дома». Гарриет взглянула туда, где была комната Оле-Голли. Комната стояла пустая и молчаливая, желтая дверь открыта настежь. Гарриет шагнула к двери. Стоя на пороге, она вглядывалась в пустоту прибранной комнаты. Она была почти так же хорошо прибрана, как при Оле-Голли. Только цветов не было. Оле-Голли всегда удавалось держать в комнате хоть веточку чего-то живого. Большого покрывала, расшитого цветами, на котором Гарриет любила прыгать, уже не было. «Оле-Голли забрала и покрывало», — подумала девочка.
Она побежала в свою комнату. Сначала ей казалось, что она вот-вот заплачет. Тогда она пошла в ванную и умылась, сказав себе, что плакать нехорошо. Оле-Голли этим не вернешь. Слезы ее не вернут.
Она решила почитать. «Как же я все-таки люблю читать, — подумала она. — Когда читаешь, весь мир становится больше, вроде того, как у Оле-Голли, когда мистер Вальденштейн сделал ей предложение. — Тут у Гарриет вдруг заныло в животе. — Тьфу на мистера Вальденштейна, зачем он ее забрал? Я что, снова собираюсь плакать?»
Входная дверь громко хлопнула, это вернулся отец, поняла Гарриет. Он всегда хлопал входной дверью, точно так же, как она. Громко хлопнув дверью комнаты, как можно громче топоча по ступенькам, девочка рванулась вниз и с размаху врезалась отцу в живот.
— Это кто тут такой! — он стоял, смеясь, высокий, в очках в роговой оправе, которые от удара чуть не свалились с носа. Он схватил ее и подбросил вверх. — Эй, ты стала тяжеловата для меня, старика! — Гарриет, хохоча, выворачивалась у него из рук, и он спустил ее обратно на пол. — Ну, сколько ты теперь весишь?
— Семьдесят пять фунтов.
— Ну и толстушка, я тебе скажу, ну и толстушка, — он поставил портфель и снял пиджак. — А где мама?
— Играет в бридж, — с особой интонацией произнесла Гарриет.
— Бридж. До чего же скучно. Как она может столько времени играть в такую дурацкую игру? И эти дурацкие люди, которые с ней играют, — пробормотал он себе под нос. Гарриет страшно нравилось, когда он так говорил сам с собой. Она знала, что он не с ней разговаривает, так что было очень забавно слушать.
— Что сегодня делал, папа?
— Так, возился с кучей разных фильмов.
— Принес мне афиш с кинозвездами?
— Гарриет М. Велш, я тебе не принес сегодня афиш с кинозвездами. Если сегодня и было что хорошего, так это то, что мне не надо было глядеть на подбородки престарелых кинозвезд. Как бы там ни было, эти прохвосты мне так урезали бюджет, что вряд ли я еще раз увижу хотя бы одну кинозвезду.
«Сегодня понедельник», — подумала Гарриет. Она внезапно вспомнила, как Оле-Голли однажды сказала: «Никогда ни к кому не лезь в понедельник, это тяжелый день, очень тяжелый».
Мистер Велш с газетой в руке направился в библиотеку.
— Как насчет того, чтобы создать немножко тишины, Гарриет?
— А разве кто-нибудь что-нибудь сказал?
— У меня такое чувство, будто я весьма отчетливо могу слышать твои мысли. А ну, пойди побегай, пока мама не вернется.
«Ой-ой-ой, — подумала Гарриет, — и впрямь, понедельник — день тяжелый». Отец подошел к бару и смешал себе коктейль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58