Не поднимая острых морд, протянутых на земле, они посмотрели на Таню волчьим взглядом.
Охотник закрыл ее от зверей.
– Они злые, друга, – сказал он.
А Филька добавил:
– Это почище австралийской собаки динго.
– Я знаю этих собак отлично, – сказала Таня. – А все-таки это не дикая собака динго. Запрягите их, пожалуйста.
Охотник был озадачен немного. Запрягать собак летом? Эта забава была так неразумна! Но и сын попросил его это сделать. И охотник достал из сарая легкую нарту и упряжь и поставил собак своих на ноги. Они поднялись ворча.
А Таня любовалась их нарядной упряжью, обитой сукном и кожей. Султанчики на их головах развевались подобно белым метелкам повейника.
– Это богатый подарок, – сказала Таня.
Охотник был рад похвале своей отцовской щедрости, хотя произнесла ее только девочка.
Они посидели на нарте, и Таня подержала каюр – длинную палку из ясеня, окованную на конце железом.
Собаки все вертелись, налегая на задние ноги, – собирались бежать, тянуть нарту по голой земле. Охотник дал им за усердие юколу, которую достал из мешка. Он вынул еще из-за пазухи две другие сушеные рыбки, две крошечные корюшки, светящиеся на солнце, протянул их сыну и Тане. Филька начал громко грызть, а Таня отказалась. Но кончилось тем, что и она съела свою рыбку.
Охотник стал собираться в дорогу. Пора было уже покинуть этот город, где олень его целый день голодал. Он загнал собак в сарай и распряг там нарту. Потом отвязал от забора оленя и дал ему на ладони соли. Вьюки же были готовы давно.
За воротами охотник попрощался с детьми.
Он подал Тане руку, одну, потом другую, как подают на прощание соседу, и просил по снегу приехать на собаках в гости.
Сына же он обнял за плечи.
– Будь, если можешь, – сказал он, – добрым охотником и ученым. – И, вспомнив, должно быть, жалобы начальника на сына, добавил в раздумье: – И носи свой платок на шее, как надо.
Вот он уже подошел к повороту, ведя оленя в поводу, и обернулся еще раз. Лицо его было смугло, сделано будто из дерева, но и издали оно казалось приветливым. И Тане было жалко, что он так скоро исчез.
– Хороший у тебя отец, Филька, – сказала она в раздумье.
– Да, я его люблю, когда он не дерется.
– Разве он дерется когда-нибудь?
– Очень редко и лишь тогда, когда бывает пьян.
– Вот как! – Таня покачала головой.
– А твой разве никогда не дрался? И где он у тебя? Я его никогда не видел.
Таня посмотрела Фильке в глаза – не заметит ли она в них любопытства или усмешки. Она, кажется, никогда не говорила с ним о своем отце.
Но Филька смотрел прямо Тане в лицо, и глаза его выражали одно лишь простодушие.
– Никогда, – сказала она, – он не дрался.
– Тогда ты должна любить его.
– Нет, я не люблю его, – ответила Таня.
– Вот как! – сказал, в свою очередь, Филька. И, помолчав немного, тронул Таню за рукав. – Почему? – спросил он.
Таня нахмурилась.
И тотчас же у Фильки все слова кончились, словно ему тут же отрезали язык. И казалось, никогда он уже больше не спросит ее ни о чем.
Но Таня внезапно покраснела:
– Я его не знаю совсем.
– Он разве умер?
Таня медленно покачала головой.
– Так где же он?
– Далеко, очень далеко. Может быть, за океаном.
– В Америке, значит?
Таня кивнула головой.
– Я угадал!.. В Америке? – повторил Филька.
Таня медленно повела головой справа налево.
– Так где же он? – спросил Филька.
Толстые губы Фильки были открыты. По правде сказать, Таня поразила его.
– Ты знаешь, где Алжир и Тунис? – сказала она.
– Это я знаю. В Африке. Он, значит, там?
Но Таня снова отрицательно покачала головой, на этот раз более печально, чем прежде:
– Нет, Филька. Ты знаешь, есть такая страна – Маросейка.
– Маросейка? – повторил за ней Филька задумчиво. Это имя понравилось ему. – Должно быть, красивая страна Маросейка.
– Да, Маросейка, – тихо сказала Таня, – дом номер сорок, квартира пятьдесят три. Он там.
И она исчезла в своем дворе.
А Филька остался на улице один. Он все больше удивлялся Тане. По совести говоря, он был совершенно сбит с толку.
– Маросейка, – сказал он.
Может быть, это остров, который он за это лето забыл? Эти проклятые острова никогда не держались в его памяти. В конце концов, он был лишь простой школьник, мальчик, родившийся в глухом лесу, в кожаном шалаше зверолова. И к чему ему острова!
III
Вода лилась из бочки в жестяную лейку с таким славным шумом, будто это была вовсе не старая вода, запертая в гнилой бочке, а маленький водопад, только что родившийся высоко в горах под камнями.
Голос его был свеж и полон благодарности к этой девочке, которая одним движением руки освободила его и предоставила возможность бежать куда угодно. Он громко звенел ей в уши и так красиво сворачивал в воздухе свою струю, может быть, из одного только желания обратить ее внимание на себя.
А Таня вовсе не слышала, не замечала его.
Держа деревянную затычку в руке, она думала об отце. Разговор с Филькой сильно встревожил ее память.
Но трудно думать о человеке, которого никогда не видела и о котором ничего не помнишь, кроме того, что он твой отец и живет где-то далеко, в Москве, на Маросейке, дом номер сорок, квартира пятьдесят три. В таком случае можно думать только о себе. А что касается себя, то Таня давно уже пришла к заключению, что она не любит его, не может любить да и не должна. Ах, она знает все отлично! Он полюбил другую женщину, он оставил мать, он ушел от них много лет назад, и, может быть, у него есть уже другая дочь, другие дети. Что же он тогда для Тани? И пусть мать не говорит о нем только одно хорошее. Это ведь гордость, не больше. Но и ей, Тане, доступна она. Разве не из гордости она всегда молчит о нем?

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6