— Послушайте, полисмен, — сказала она негодующим тоном. — Зачем же мы платим такой высокий налог на содержание полиции, если она не может даже гарантировать нам спокойную прогулку по городу?
— В чем дело, мэм? — осведомился полисмен, дотронувшись рукой до своей шляпы.
— Почему вы допускаете появление нищих на главных улицах? — закричала дама. — Мне думается, что раз я уплатила не только налог в пользу бедных, но и внесла немало в кассы благотворительных обществ, то сделала достаточно, чтобы иметь право на защиту от неприятной и бесстыдной назойливости. — И она величественным жестом указала в сторону Васи.
Полисмен немедленно подошел к детям.
— Убирайтесь немедленно отсюда или я вас отправлю в работный дом, мерзкие попрошайки, — сказал он.
— Мы только хотели… — начал было мальчик.
— …Сэр! — завопил, наливаясь кровью, полисмен.
— … Мы только хотели, сэр…
— Вы еще долго будете здесь разговаривать? — срываясь на. фальцет, заголосил блюститель порядка.
— Пойдем скорее, Вася, куда-нибудь, — торопливо сказала Кюльжан.
Дети пошли наугад вдоль улицы.
— Свернемте лучше в какой-нибудь переулок, — предложил Валерик. — А то он опять к нам привяжется.
Согласившись, что это благоразумнее, Вася стал выбирать узкие переулки, — и они оказались среди беспорядочной кучи домов.
В узеньких, кривых и грязных переулках царило невыносимое зловоние. Оно исходило от мясных лавок, корзин с несвежими овощами, от куч мусора, золы и помоев, выливаемых прямо у дверей. Во многих домах не было ни одного целого стекла, и дыры затыкались грязными тряпками. Пожелтевшая штукатурка стен местами осыпалась, дверные косяки еле держались. Двери были сбиты из старых досок или совсем их не было.
— Как называется это место? — спросила Кюльжан какую-то женщину, выглянувшую из окна подвала.
— Сент-Джайльз, — ответила та хрипло. — Но мы называем просто «Воронье гнездо». — И она глухо закашляла, придерживая руками исхудалую грудь. Лицо женщины, изнуренное болезнью или нуждой, а вернее всего, и тем и другим, было еще красиво. Особенно хороши были ее большие темные глаза. Справившись с приступом кашля, она спросила:
— Вы, наверно, приезжие?
Вася утвердительно кивнул головой. Женщина с минуту размышляла.
— Если у вас нет ничего лучшего, — предложила она застенчиво, — вы можете остановиться у меня. Вы уже большие и еще здоровые, наверно, откуда-нибудь из деревни. Вас, конечно, примут на работу. Будете тогда платить мне сколько-нибудь за угол…
И она опять закашлялась, отворачиваясь от детей.
— Кто же нас примет на работу? — изумился Валерик.
На лице женщины мелькнула слабая улыбка.
— Вы, наверно, издалека, — сказала она. — Здешние все знают, что в паше время ребенку легче найти работу, чем взрослому. Мой сын Георг уже два года ходит на фабрику, а ему ведь только девять лет. Он кормит меня и свою маленькую сестренку. Но, конечно, денег всегда не хватает. Вот я и надумала пустить кого-нибудь в угол. Все-таки было бы немного легче.
— Пойдемте к ней, — сказала Кюльжан, обращаясь к мальчикам.
— Как видно, нам все-таки придется здесь где-нибудь работать. Вряд ли нас тут будут бесплатно кормить.
Следуя указаниям женщины, они по полуразвалившейся лестнице спустились в темный и сырой подвал.
В маленькой комнатке, которую занимала женщина, лежало два старых матраца. Стол и посудный шкаф заменял поставленный на бок ящик. Другой такой же ящик с лохмотьями служил колыбелькой ребенку.
Кюльжан заглянула в эту «колыбельку» и отшатнулась. В ящике лежал крохотный уродец с огромной головой и тоненькими ручками и ножками, покрытыми морщинистой кожей. Желтоватое личико с вздувшимися синими жилками на висках и темени выглядело старческим. Мутные глазенки смотрели без всякого выражения.
— Что? Хороша? — горько улыбнулась женщина, заметившая удивление Кюльжан. — Еще не ходит, а ведь ей уже третий годик пошел. Это она потому такая, что я мало кормила ее грудью. Я ведь работала на фабрике с пяти часов утра до восьми вечера. За это время молоко вытекало так, что блузка на мне всегда была мокрая. Чтоб девочка не кричала, я перед уходом на работу поила ее лекарством, от которого она спала почти до моего возвращения. Вот она и выросла такой, какой вы ее видите.
Слова женщины опять прервал кашель, и Кюльжан, смотревшая на нее с искренним состраданием, спросила, почему она не лечится.
Бедная женщина только махнула рукой.
— У меня и раньше был кашель: я работала в цехе, где прядут сырой лен. Вода с веретен постоянно брызгала на платье. Ноги тоже всегда были мокрые, и я слегла. Доктора позвать было не на что, в больницу для бедных попасть очень трудно, да и детей жалко оставлять одних. Кое-как поправилась, а когда вернулась на фабрику, оказалось, что меня уже уволили.
После болезни я стала кашлять еще сильней, и мне больше нигде не удалось устроиться. Пришлось отдать семилетнего Георга на кружевную фабрику. У него была нетрудная работа — вытаскивать иглой нитки, которыми соединялись полосы прошивок. Через год у мальчика начали болеть глаза, и его уволили. Сейчас он работает в гончарной мастерской — относит готовую вещь вместе с формой в сушилку, а когда она высохнет, несет ее обратно в мастерскую. Бедный мой мальчик так устает, что часто не приходит домой на ночь, а спит где-нибудь около сушилки. Но сегодня я его увижу: ведь завтра воскресенье, и он должен принести домой получку.
Хотя б он пришел пораньше! Я бы успела сбегать купить чего-нибудь. В воскресенье торговли нет, а потому в субботу с десяти до двенадцати часов вечера лавочники продают дешевле все продукты, боясь, что они испортятся до понедельника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103