" и убежать, но понял, что это будет расценено как трусость, и сказал хладнокровно:
– Пожалуйста! Пойдемте.
Татьяна Игоревна рассказала Бурундуку, как Чебоксаров вошел в класс на руках, и Юра увидел, что директор заметно покраснел.
– Гм! Да! Садитесь, пожалуйста! – сказал он после долгой паузы.
Учительница села, а Чебоксаров предпочел остаться на ногах. Бурундук после этого еще долго молчал. Наконец он заговорил:
– Понимаете, Татьяна Игоревна... Тут в этом деле моя вина. Это я подсказал Чебоксарову такую мысль, чтобы на руках ходить. Это я, понимаете ли, сам перед ним на руках ходил.
Юра заметил, что учительница если не ошеломлена, то, по крайней мере, озадачена. А Бурундук продолжал. Он говорил, что ходил на руках, желая показать Чебоксарову, как это дешево дается – произвести эффект какой-нибудь глупостью.
– Так что вы уж извините меня! – закончил он. – Мой педагогический эксперимент, если так его можно назвать, не удался. Не сообразил я. Не сообразил, с кем имею дело. А Юру уж давайте не наказывать. И родителям его не сообщать. Тут я сам виноват. Я виноват.
Даже всегда невозмутимая Татьяна Игоревна оторопела от такого признания директора.
– Хорошо, Данила Акимович, – пробормотала она и, не добавив ни слова, вышла из кабинета.
Данила Акимович придвинул к себе какую-то деловую бумагу и стал просматривать ее. В это время зазвенел звонок об окончании перемены.
– Иди, Чебоксаров. На урок опоздаешь, – сказал директор, не отрываясь от бумаги.
И самолюбивый, так жаждущий популярности Юра не то чтобы ушел, а, как ему показалось, уполз из кабинета. И когда он поднимался на второй этаж, ему продолжало казаться, что он не идет, а ползет по лестнице, извиваясь, как червяк.
В тот же день Юра получил две двойки, потому что думал только о своем. В конце учебного дня он сменил в раздевалке тапочки на валенки, надел теплую куртку и шапку-ушанку и стал ждать во дворе, когда появится Данила Акимович.
Наконец директор вышел. Мороз был за тридцать, но Бурундук, по своему обыкновению, бегал домой в одном костюме и без шапки: ведь между школьным крыльцом и крыльцом жилого дома было не больше двадцати метров. Вот тут ему загородил дорогу Юра Чебоксаров.
– Данила Акимович, разрешите с вами поговорить! – сказал он каким-то особенным, звенящим голосом. При этом правый уголок губы да и правая щека его слегка подергивались.
– Знаешь, – сказал директор, – пойдем-ка в сени. А то ведь ты во как одет, а я – во как!
Они поднялись на крыльцо "летнего клуба", открыли и закрыли за собой две утепленные двери и поднялись по деревянной лестнице на площадку между этажами.
– Ну... здесь тоже не тропики, а разговаривать можно. Что ты хотел сказать?
Правая щека у Юры задергалась сильней. Он пристально смотрел на директора.
– Данила Акимович! Хотите... хотите, теперь я вас удивлю? Даже переудивлю. Хотите?
– А каким же образом переудивишь?
– А вот каким: больше я ни одного замечания не получу.
Данила Акимович улыбнулся.
– Это интересно! Только погоди! Какой срок ты устанавливаешь, чтобы меня переудивить: три дня, неделю, месяц?
– Нет! Просто до окончания школы. Вот этой школы.
Данила Акимович улыбался, поглаживая подбородок.
– Да-а! Это действительно... Если это тебе удастся, ты, и правда, меня переудивишь. Ну, давай, поглядим.
Тут Юра почувствовал, что лучше будет резко оборвать разговор именно в этот момент.
– Хорошо, Данила Акимович! До свидания! – сказал он и, не добавив ни слова, убежал вниз по лестнице.
А в июне, когда почти все, окончившие седьмой класс, готовились к экспедиции в тайгу, Данила Акимович случайно встретил Юру на улице и остановился.
– А ты, Чебоксаров, и впрямь умеешь удивлять. Ведь с тех пор ни одного замечания! Юра усмехнулся:
– Погодите, Данила Акимович. Ведь я сказал – до окончания школы.
– Это правда. Но и три с половиной месяца кое-что значат. В поход идешь?
– Иду, конечно.
Юра ответил так, будто он не сомневался, что этот вопрос решенный. На самом деле он не был уверен, что его возьмут в поход, но самолюбие не позволило ему прямо спросить об этом Акимыча. Вдруг тот скажет:
"Погоди, голубчик, я еще не уверен, что ты не выкинешь чего-нибудь там, в лесу". Он прилетел домой, как говорится, на крыльях радости и сразу принялся за сборы, но через день слег с острой болью в горле и с температурой в 39. Выздоровел он лишь через две недели после отправления экспедиции в тайгу. Теперь он сидел на крыльце рядом с подругой по несчастью Надей.
Глава 15
Слева послышалось постукивание палкой по деревянному тротуару. Все посмотрели в ту сторону.
К крыльцу приближалась сгорбленная старая женщина. Несмотря на жару, на ней был длинный серый плащ и очень большой черный берет. За ней шла маленькая, коротко остриженная девчонка со светлой челкой на лбу. Это была Альбина дочка заведующего роно Лыкова, перешедшая в третий класс. За Альбиной шел Демьян – сын школьной уборщицы тети Вали, жившей в одном доме с Бурундуком. Оба они следовали за старухой, подражая ей, опираясь на палки – точнее, на какие-то ветки с обломанными сучками, делая рожи за спиной старухи и показывая языки.
Увидев это, Чебоксаров встал, прислонил гитару к перилам крыльца и, сбежав с него, шлепнул по затылку сначала Альбину, потом Демьяна. Старуха в это время остановилась, оглядываясь, увидела расправу Чебоксарова над малышами и, постукивая палкой, мелкими шажками приблизилась к нему.
– Ты... ты как смеешь драться?! – закричала она. – Твоя... твоя фамилия! Говори!
– Чебоксаров, Ядвига Михайловна... – слегка растерянно ответил Юра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53