Ну, так слушай ты, Бэлла Ахмадулина: если еще раз при мне соврешь, я в твою "Семью и школу" заглядывать не буду, я старинную педагогику применю и так тебе всыплю, что... – Она не договорила, потому что дверь открылась и вошел посетитель.
– Разрешите?
Голос управдома сразу стал другим.
– Заходите, товарищ Тараскин, присаживайтесь!
Тараскин не сел. Это был худощавый человек лет сорока.
– Спасибо! Спешу на самолет. Я к вам за паспортом, Мария Даниловна. Моим и жены.
Мария Даниловна достала из несгораемого шкафа пачку паспортов и стала их перебирать.
– Что же это так: не успели поселиться и уже уезжаете?
– Ничего не поделаешь: геологи. Я лишь на неделю из партии выбрался в связи с переездом.
– А ваша жена?
– Она в партии осталась. Только паспорт прислала со мной для прописки.
Тараскин говорил неохотно, отрывисто. Но Мария Даниловна не заметила, что он не в духе, и продолжала из вежливости разговор.
– А сынишка ваш... он в лагере?
– Сын? Нет, он не в лагере. В деревню его отправили, к бабушке. У нас, к моему удовольствию, целых четыре бабушки: две родных и столько же двоюродных. Сегодня он изволит прибыть на все готовое.
– Сын с поезда, а папа на поезд, – заметила Мария Даниловна, протягивая Тараскину два паспорта.
– Благодарю! На самолет. Если папа вообще успеет на самолет. Бабушки так заняты устройством апартаментов для своего любимца, что папе приходится самому покупать продовольствие в дорогу.
Тут Игорь Иванович Тараскин покривил душой. Все, что требовалось в дорогу, было уже куплено, оставалось только запастись сигаретами "Опал", которых в глубинке не найдешь. Но Тараскина довели до белого каления Лешины бабушки. Ему вполне хватало тещи Антонины Егоровны, которая жила в семье. Но после переезда на помощь теще явилась его собственная мать и сестра тещи, и все трое принялись обустраивать новую квартиру. У каждой из них было свое мнение, как это следует сделать, да еще все трое, несмотря на возраст, обладали кипучей энергией. Прилетев в Москву, Тараскин два дня с утра до вечера двигал по их указаниям мебель, шлямбурил стены, вешал книжные полки – и все это под гомон взволнованных и часто раздраженных голосов.
– Счастливого пути, товарищ Тараскин! – сказала Мария Даниловна.
– Спасибо! Всего хорошего. – Тараскин двинулся к двери, но Матильда обратилась к нему:
– Извините, пожалуйста!.. А сколько лет вашему сыну?
– Лешке? Тринадцать. Скоро четырнадцать.
Тараскин ушел, а Матильда вздохнула. Ребят во дворе было очень мало, а четырнадцатилетний Леша Тараскин едва ли захочет с ней познакомиться.
Гнев Марии Даниловны поостыл, и она сказала уже спокойней:
– Значит, запомнила? Теперь иди. Мне работать надо.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Выйдя из подъезда, Матильда побрела куда глаза глядят. Когда Мария Даниловна отчитывала ее, у нее было одно желание – как-то оправдаться, что-то возразить, но теперь она всерьез задумалась над тем, что говорила мать. Ведь в самом деле: ну кто ее за язык тянул наврать об этом проклятом балконе и погибшей женщине с ребенком?! И вот еще что странно: она совсем не помнит, каким образом эта история возникла у нее в голове, но зато отлично помнит, как у нее колотилось от волнения сердце, когда она рассказывала об этом маме. А бешеный слон?! Да ведь она до сих пор ясно представляет себе, как он скачет по дорожкам зоопарка, размахивая огромным хоботом и куцым хвостом, как в панике бегут от него посетители, волоча за руки детей. Правда, летающую тарелку Матильда ясно представить себе не могла, потому и поведала о ней матери довольно осторожно, прибавив даже, что, может быть, это ей показалось.
Так что же все это значит? Конечно, может, профессор из "Семьи и школы" все-таки прав и впереди ее ждет слава. Но Матильда ни разу в жизни не почувствовала, что ее тянет писать стихи, сочинять романы или симфонии... А что, если не профессор, а мать права, и это у нее что-нибудь психическое? Матильде вспомнился грустный голос Марии Даниловны: "Может, тебя врачу надо бы показать... Просто не знаю!" Гм! Врачу! Врачу – это, выходит, психиатру! А вдруг этот врач возьмет и скажет: "К сожалению, ваша дочка в самом деле больна, и ее, значит, следует туда... в больницу. В психиатрическую".
– В сумасшедший дом, значит, – вслух пробормотала Матильда, и по спине ее пробежали мурашки. Она была девочкой начитанной, но о психиатрических больницах имела смутное представление. Она считала, что больные там бегают на четвереньках, лают по-собачьи или висят на люстрах, воображая себя обезьянами. – Нетушки! Довольно! Хватит! – снова пробормотала она и твердо решила вступить в борьбу со своим страшным недугом и говорить отныне только правду.
Расположение домов и дворов в этом новом микрорайоне было спланировано причудливо. Так, например, дом номер восемнадцать, в котором жила Матильда, был расположен в глубине квартала, где-то на задворках дома шестнадцать "А", а три корпуса этого дома смотрели торцами на дом уже просто шестнадцать, в котором помещался большой универсам, выходивший фасадом на улицу.
В глубоком раздумье Матильда проделала сложный путь по дворам и проездам между корпусами и очутилась наконец перед входом в универсам. Здесь стояла телефонная будка. Матильда нащупала в кармане мелочь и решила позвонить своей соседке по прежней квартире, Юльке, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. Набирая номер, она не заметила, что возле будки за ее спиной остановились два других юных новосела из дома номер восемнадцать. Это были восьмилетний Шурик Закатов и его сверстник Степка Водовозов. Они поселились в доме позавчера, успели познакомиться и теперь тоже пришли позвонить своим старым друзьям (в доме восемнадцать телефоны уже устанавливались, но еще не были включены).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62