Мы ведь умеем тайны хранить!
И ещё одна догадка у меня забрезжила…
Глава ДЕВЯТАЯ. ОПЯТЬ РАССКАЗЫВАЕТ ИВАН БОЛДИН
В общем, я плачу, но уже не так, а Гришка что-то быстро говорит отцу, я, из-за звука собственного плача, не могу разобрать, что, и только краем глаза вижу, что отец все кивает и кивает.
Тут дверь открылась, и опять появился бандит, с пистолетом в руке.
— Выходи, — сказал он Гришке. — И без фокусов, не то всем плохо будет. Рви до своей консервной банки и гони во всю прыть.
Гришка встал, руки поднял на всякий случай, показывая, что идёт смирненько и ничего выкидывать не намерен, и аккуратно вышел из парной. Бандит чуть посторонился, его пропуская — ну, так посторонился, чтобы Гришка никак не смог прыгнуть на него и вышибить пистолет — и, когда Гришка вышел, опять дверь захлопнул. И мы с отцом остались вдвоём.
Я ещё поплакал немного, а отец успокаивал меня и похлопывал по плечу. Потом я вытер слёзы кулаками и спросил:
— Папа, что мы теперь будем делать?
— Ждать, — ответил отец. — И не только ждать.
— То есть? — как я ни был перепуган, но мне стало интересно.
— Для начала, печку затопим, — сказал отец. — Чтобы не дать дуба от холода, пока Гришка вернётся.
— И все? — я был несколько разочарован. Мне казалось, отец сразу придумает что-нибудь такое, этакое…
— Нет, не все, — отец улыбнулся. — Но остальное — потом.
Возле печки-каменки в парной всегда имелся запас берёзовых полешек, и отец быстро раскочегарил печь. Пламя так и загудело, так и понеслось в большую железную трубу. Отец оставил дверцу печки чуть приоткрытой, и мне было видно, как жаркий огонь весело там отплясывает, пожирая поленья, и от приоткрытой дверцы сразу потянуло жаром, и буквально через пять минут я почувствовал, как быстро и здоровски начинает прогреваться осиновая обшивка, которая потом ещё долго будет тепло держать, и сразу так уютно стало, так хорошо, и сразу мне стало вериться, что ничего плохого с нами не случится, и этого козла мы тоже одолеем, Гришка обязательно придумает, как его сделать, а уж отец ему все кости переломает, когда до него доберётся.
— Ну? — спросил отец. — Оттаиваешь помаленьку?
— Угу, — кивнул я. Такая вдруг волна пошла, что я не мог ни рукой, ни ногой пошевелить.
— Оттаивай, оттаивай, — сказал отец. — Силы тебе ещё понадобятся, домой не скоро доберёмся.
Он так уверенно говорил про возвращение домой, что мне стало совсем спокойно.
А тут бандит в дверь стукнул и крикнул:
— Эй, вы что там делаете?
— Согреваемся, чтобы в сосульки не превратиться, — ответил отец. — Это ведь можно?
Бандит буркнул что-то, и, похоже, отошёл. Не стал орать, чтобы печку загасили. Да ему и самому, небось, не интересно было, чтобы мы окоченели, ведь он нас обменять собирался на всякие важные для него штуковины.
— А теперь, — сказал отец, опять подсаживаясь ко мне, — рассказывай, как у вас с Гришкой было дело.
И я стал рассказывать, от и до. Отец слушал, не перебивал, только иногда головой покачивал.
— Да уж, — сказал он, когда я закончил. — Что называется, «свинья грязи сыщет», — отец часто поговорками объясняется, то, так сказать, нормальными, то смешными, которые мы делаем из нормальных, «Под лежачий камень гром не грянет», например (это у нас называется «игрой в перевёртыши», и иногда мы целыми вечерами веселимся). — И почему ты не остался? Ведь было ясно, что Гришка сунется туда, где тебе делать нечего!
— Вот потому и не остался! — сказал я. — Позволю я дурить себя, как маленького!
Отец поглядел на меня.
— М-да. Думаю, если б Гришка так не спешил, он бы обязательно одеяло откинул и понял, какой подвох ты ему готовишь. Но видик у тебя, однако, в этой Гришкиной амуниции!.. Прямо…
— Чучело гороховое, — подсказал я.
— Приблизительно, — отец прищурился. — Но скорей уж, смоляное чучелко. Ты и прилипчив, как оно. Вон, как к Гришке прилип!.. А теперь запомни как следует. Многое из того, что ты узнал от Гришки, нельзя рассказывать никому. Понял, никому! И про этого… Пельменя… и про то, что ты насчёт распятия слышал…
— Совсем никому? — спросил я. — Даже Борьке?
— Ну, Борьке можно, — согласился отец. — Но при этом предупреди его, чтобы он держал язык за зубами.
— Так что же можно рассказывать — в смысле, милиции и прочим? — спросил я.
— Да лучше ничего, — ответил отец. — Вы с Гришкой играли в поход — и вдруг, когда вы добрались до валунов, он занервничал и помчался назад. По пути ты подслушал его разговор с Алексеем Николаевичем, что тебя лучше забрать, потому что назревает нечто опасное. Что именно — ты не понял. Но ты обиделся на Гришку, да и любопытно было узнать, что же происходит, вот ты и забрался в багажник, и сидел там, пока тебя не обнаружили. Вот и все. Понял?
— Понял… — сказал я.
— Отлично. А теперь вытягивай ноги на лавке и отдохни. Нам ещё какое-то время придётся подождать.
Я думал, что мне глаз не сомкнуть, от страху и после всех волнений, а оказалось, я очень даже могу уснуть, возле каменки отогревшись, и вообще. Я хочу сказать, отец так спокойно говорил о том, что будет после, что я как-то совсем успокоился. Ну, раз он мне что-то запрещал рассказывать милиции, а что-то разрешал рассказывать Борьке, то, значит, он был уверен на все сто, что и с Борькой, и с милицией мы очень скоро увидимся, так ведь получается? Ну, и ко мне эта уверенность перешла, и так она меня согрела, не хуже тепла, которым обшивка бани пыхала, что я уснул без задних ног, и хоть пушками надо мной стреляй — я бы всё равно не проснулся. Вот как бывает, оказывается!
А когда я открыл глаза, то решил сперва, будто я начал сны видеть. Я ведь вырубился так, будто словно провалился куда-то, и никаких сновидений не было, но я достаточно соображал, чтобы помнить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39