– Я видела, – говорит.
– Куда? – спросили в один голос Митька и Соломатин.
– Я не заметила. Какой-то гражданин ее отвязал, и потом он стоял с ней на тротуаре. Она тянула поводок, а он стоял.
– А как он выглядел, этот дядька?
– Я не заметила… Он, знаете, был в такой зеленой пакистанской рубашке… А вы пойдите на почту. Ведь, смотрите, как раз позади этого ящика – витрина телефонной переговорной. Может быть, кто-нибудь смотрел оттуда на улицу?
…У меня – вот уже сколько времени прошло – и сейчас сердце ноет, когда я вспоминаю их рассказы об этой истории и представляю себе, что творилось у мальчишек на душе.
Ведь когда они стали спускаться с этой галереи, Митька вдруг сел на ступеньку и охнул: «Дед!»
Эдик Соломатин удивился:
– При чем тут дедушка?
– Он послезавтра – нет, пятого утром должен приехать из санатория, – мрачно говорит Данила. – Он после инфаркта, знаешь, что с ним теперь может быть из-за Варяга? Еще инфаркт.
… И вот я вижу, как они идут от кинотеатра через дорогу – почте, к междугородной переговорной. День-то теплый, светлый – солнце вовсю. Зелень, хоть и московская, пыльная, хоть и уже тронувшаяся в желтизну, но еще живая, пышная даже у нас на скучной Башиловской. А на бульваре, на нижней Масловке, в считанных шагах от почты, – совсем мощная. Трамваи вдоль бульвара негромко шмыгают – красные, веселые. Люди идут с работы не как утром – без напряжения, успокоенно. А эта троица понурившись идет от веселого света в тень, рассекающую улицу вдоль, и проходит к двери переговорной рядом с тем синим ящиком на ножках, словно рядом с гробом. Свет не мил, и никакой почти надежды. Вот уже сейчас войдут.
И тут Данька чуть ли не на всю улицу:
– Гасан!
– Что Гасан?
– Гасан Давыдыч приходил в зеленой рубашке!.. Он же все твердил: «Золотая собака, золотая собака!» Ворюга!..
И все сразу, не сговариваясь, снова к бойлерной.
И Гасан Давыдыч оказался там, так сказать, как штык. На посту. Но он, наверное, уже все-таки одолжил трояк до получки, и как день было ясно, что вряд ли мог кого бы то ни было увести даже час назад.
Вернулись к почте. Там, прислонясь к дверям переговорной, нервно курил молодой белобрысый низенький морячок с золотыми загогулинами на рукавах форменки и напряженно прислушивался, не раздастся ли голос, приглашающий в телефонные кабины.
– Скажите, пожалуйста, товарищ капитан, – спросил Митька, – вы давно тут ждете?
– Полтора часа, и я еще не капитан, – расстроенно сказал морячок.
– А вы не видели – здесь была привязана собака?
– Рыжий кобель?
– Рыжий!
– Видал, видал… – сказал морячок и бросился от них в зальчик переговорной, потому что из динамика раздалось:
Великий Устюг – Удалову, вторая кабина! Великий Устюг – Удалову, вторая кабина!» Он юркнул в дверь с огромной цифрой «два», поднял трубку и почти сразу нервно застучал по рычажкам телефона, а потом высунулся из двери и, не выпуская трубки из руки, чуть не плача, выкрикнул: «Не слышно же ничего!»
Тогда в динамике прогудело: «Великий Устюг, перейдите в третью кабину». Морячок рыбкой выскочил из одной двери и нырнул в соседнюю, и, как только застучал по рычажкам, в динамике раздалось: «Великий Устюг, вызываемая не явилась, подойдите к дежурной… Великий Устюг, подойдите к окошечку». И морячок громко стал упрашивать окошечко все-таки соединить его еще раз – ну хоть еще через полчаса, и вот сейчас же непременно предупредить Великий Устюг, что он будет ждать и не уйдет. Потом он подошел к двери, вытащил длинненькую золотого цвета заграничную коробочку – таких никогда не выставляли на витрине в табачном ларьке на углу, – горестно в ней пошарил, вытянул сигарету с синеватым фильтром и тяжко вздохнул:
– Последняя…
Данила, понимая, что моряку не до них и не до собаки, все-таки пробормотал:
– Товарищ капитан, так вы видели?
– Видал, видал…
– В зеленой рубашке? Который увел?
– Кажется, – неуверенно сказал моряк. – А наверняка не знаю. Я запомнил, что он в джинсах был. Он наклонился, когда кобеля отвязывал… Да никакие это не джинсы. Дешевка. Ярлычок-то сзади индийский: «Милтон».
– А как он выглядел? – спросил Эдик.
– Сзади? Крупный. А вообще-то я не приглядывался. Но крупный. Тут как раз крикнули: «Великие Луки, подойдите!» – я ослышался и побежал, а это не меня.
– И вы не видели, куда он повел собаку? – прошептал Митька.
– Почему не видел? Видел! Мне же сразу сказали, что это не меня. Я и вернулся, а он уже с той стороны кустов – вместе с собакой. На дороге. И машина подошла.
– Какая машина?
– Обыкновенная… Ах, вот ты что! Какая она была?.. Ой, ребята, а вам-то это зачем?
Митька уже сквозь слезы:
– А это наша собака, дедушкина. А дедушка был в больнице с инфарктом. Знаете, что будет?
– Знаю, – сказал морячок. – Выдерет. Чтобы ушами не хлопали.
– Не выдерет, – сухо ответил Данила. – Не умеет. Просто будет второй инфаркт. От горя.
Моряк возмутился:
– Инфаркт от горя! Из-за собаки? Во дает ваш дедушка!
Митя даже задрожал от обиды:
– Как вы так можете! Дед у нас на войне… – Но тут Данила заткнул ему рот – буквально. Ладонью. Митька его, конечно, оттолкнул: – Ты что?
– Замолчи! Ты же знаешь, наш дед не любит!
– А зачем руки распускаешь?
И моряк стал их мирить:
– Да не надо, ребята! Ну, вякнул я неудачно от злости. Второй час здесь парюсь, а она там в Устюге не идет на переговорную… А что, хорошая собака? Я ее видел, но я же в них не понимаю: мы-то, как говорят, больше по электричеству. Я же судовой электрик.
– Очень хорошая, – сказал Митька, – золотая собака.
– И что же это была за машина? – задумался судовой электрик. – Тип этот, когда стоял ко мне спиной на дороге, наверное, махнул рукой, ведь около него, по-моему, три машины останавливались:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23