Когда она это сделала, Мина капнула на эту ложку немного масла, дала Салате кусочек материи и велела тщательно втирать масло, пока на выпуклой стороне ложки не проявится рисунок древесины. Потом старуха положила ее между двумя другими, склонилась над ней и, сосредоточенно сопя, стала всматриваться в ее поверхность.
— Вот оно… — прошептала она. — Совершенно четко… Салата, гляди, может быть, ты и сама увидишь. Вот две линии тянутся рядом — это ты и твой муж, я уверена. Вот эти два маленьких ответвления — ваши дочери, одна из них уже родилась… А здесь, видишь, линия твоего мужа вдруг скручивается, начинает петлять и пропадает в этой завитушке, — должно быть, это его забрали солдаты… А вот твоя линия, бежит дальше одна, становится все тоньше, тебе тяжело без него… Но дальше, вот здесь, видишь, его линия вырывается из этой путаницы и, прямая как стрела, устремляется прямо к твоей… Значит, он возвращается к тебе.
— Когда?.. — хрипло спросила Салата.
— Не могу точно сказать, — ответила Мина, откидываясь на стуле. — На ложке расстояние кажется небольшим, но это ни о чем не говорит. Вся человеческая жизнь вмещается в линию не длиннее ладони. Но сегодня я первый раз в жизни видела так четко. Рано или поздно твой муж обязательно вернется, не будь я Мина Урласдотер.
Салата с опаской взяла в руки ложку, словно боясь обжечься.
— Оно исчезает, — сказала она, вглядываясь. — Я больше ничего не вижу.
— Так и должно быть, — успокоила ее Мина. — И если мы сейчас спросим у нее еще раз, она уже ничего такого не скажет. Но ты ведь видела то, про что я говорила? Я это не выдумала.
Салата кивнула. Справившись с волнением, она проговорила:
— Вы щедро отблагодарили меня за мое скудное угощение. Вы подарили мне надежду.
Она заплакала, нервно теребя в руках ложку, не желая выпускать ее, как будто та служила невидимой связью с любимым.
— Ну, ну, перестань, — смущенно пробормотала Мина. — Все будет хорошо, вот увидишь.
Салата взяла себя в руки.
— Вы здесь ничего не знаете, поэтому я скажу вам, — прошептала она. — Ты, Мина, обладаешь огромной силой. Это очень опасно. Даже здесь, где никого больше нет. Если вокруг люди, вы должны быть очень осторожны.
— Почему? — спросила Мина, но Салата не вымолвила больше ни слова.
На закате дочь хозяйки привела коз в загон, Салата подоила их, потом пошла в хижину и затопила печь. Они расселись и продолжили беседу за ужином. Точнее, Таль задавал Салате бесконечные вопросы, на которые та теперь довольно охотно отвечала. Сама она так ни о чем их и не спросила. Было видно, что Салата не хочет ничего знать о том, что происходит за лесом.
Она рассказала им, что козы и вся земля, насколько хватало глаз, находились во владении императорского придворного. Салата отдавала ему положенную норму молока и сыра, а себе могла оставить излишки. Весь приплод продавали на рынке в пользу придворного, ей принадлежал только каждый двадцатый козленок. Ее муж промышлял охотой — мех особого вида белок, которые водились на холмах, высоко ценился.
Однажды два года назад появились солдаты и пытались пройти через лес. Многие умерли от лесной хвори, поэтому, уходя, они забрали с собой всех мужчин, чтобы пополнить ряды императорской армии. С тех пор Салата и ее дочь жили козьим молоком, сыром да тем, что удавалось найти на поле своего господина после того, как рабы собрали с него урожай.
— Сейчас выдался неурожайный год, мы можем умереть, — бесстрастно сказала она.
— Так, значит, вы рабы? — со своей обычной прямотой спросил Таль.
— Уж лучше бы мы были рабами, — горько сказала Салата.
Вся земля принадлежала Императору. Он давал ее в пользование своим вельможам и чиновникам. Всем, кто жил на этой земле, приходилось покупать у них право жить здесь. У людей не хватало денег, чтобы заплатить все сразу, поэтому они занимали деньги у тех же вельмож. Сыр и козлята, которых Салата отдавала землевладельцу, являлись выплатой процентов за долг, взятый еще ее далекими предками. Проценты устанавливались таким образом, что их невозможно было выплатить никогда. И, согласно тому же договору, ни она, ни ее потомки не могли уйти с этой земли.
Салата рассказала об этом без злости, но Мина возмутилась до глубины души.
— Какое безобразие! — воскликнула она. — Нельзя с этим мириться! Если бы я случайно наткнулась где-нибудь на этого вашего Императора, уж я бы высказала ему все, что о нем думаю!
Салата, которая в этот момент поправляла поленья в очаге, выронила кочергу и бросила быстрый взгляд на Мину. Потом она опустилась на колени, выгребла из поддувала золу и высыпала себе на голову, тихо бормоча какую-то невнятную молитву. Ее дочь сделала то же самое.
Они поднялись на ноги, и Салата взглядом отослала девочку прочь.
— Ты хочешь навлечь еще большие беды на меня и мое жилище? — с укором спросила она Мину.
— Мне очень жаль, я погорячилась. Я никого не хотела обидеть. К тому же на много миль вокруг нет никого, кроме нас.
— И у стен есть уши. Даже ветер, даже незаметная пичужка может отнести твои слова в Талак. Император держит у себя могучих волшебников, которые слышат любой шепот, где бы ты ни находилась. Если твои слова дойдут до него, то тебя, твоих друзей и меня с дочерью бросят в печь. Не будь вы моими гостями, я бы натравила на вас собаку и прогнала как можно дальше от моей лачуги.
Она говорила с такой страстной убедительностью, что даже Мина невольно поежилась.
— Извини. Мне следует быть осмотрительнее. Язык мой — враг мой.
Салата кивнула:
— Я понимаю, что ты сказала это по недомыслию. Ты предсказала мне счастье, а теперь, возможно, отобрала его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76