Велико было обаяние принца, а уж когда он не жалел ни слов, ни взглядов, стремясь пленить чье-то сердце…
Якобы потому, что ему было предписано двухдневное воздержание, принц не уехал и на следующий день, и любовники, без опасения свидетелей предались влечению чувств, с каждым часом все более привязываясь друг к другу.
Укон, пустив в ход свою изобретательность, нашла средство переправить госпоже несколько новых платьев.
В этот день Дзидзю расчесала госпоже волосы и помогла переодеться в темно-лиловое нижнее платье и прекрасно сочетающееся с ним верхнее платье цвета «красная слива» с тканым узором. Сама она тоже принарядилась: вместо старого темного сибира на ней было новое – яркое и изящное. Шутки ради принц обвязал его вокруг талии своей возлюбленной, когда она подавала ему воду для умывания. «Первая принцесса была бы рада заполучить столь прелестную особу, – думал он, любуясь девушкой. – В ее свите много высокородных дам, но такой красавицы, пожалуй, нет».
День прошел во всевозможных тихих удовольствиях, но все это не для посторонних взглядов…
Принц снова и снова повторял, что хотел бы перевезти девушку куда-нибудь в другое место. Он принуждал ее поклясться, что она не станет больше принимать Дайсё, но она только молча роняла слезы, не желая давать обещания, которое выполнить будет не в силах. Глядя на свою возлюбленную, принц терзался от ревности: «Неужели даже теперь она не может забыть его?» Он то плакал, то принимался корить ее. Было совсем еще темно, когда они пустились в обратный путь. Принц снова сам вынес девушку.
– Не думаю, чтобы человек, которого вы мне предпочитаете, обращался с вами лучше, – говорил он. – Хоть теперь-то вы поняли?..
Вздохнув, она склонила голову. Право, трудно было не согласиться с ним.
Открыв боковую дверь, Укон впустила их в дом. Принцу пришлось сразу же уехать, и сердце его разрывалось от боли.
Как обыкновенно бывало в таких случаях, он поехал прямо в дом на Второй линии. Грудь его сжималась мучительной, неизъяснимой тоской. Очень скоро он почувствовал себя совсем больным, стал отказываться от еды и с каждым днем все больше бледнел и худел. За сравнительно короткое время принц так переменился, что в столице только и говорили что о его здоровье. В доме на Второй линии постоянно толпились люди, и ему даже в письме не удавалось излить всего, что мучило и терзало его душу.
Между тем в Удзи возвратилась та самая назойливая кормилица, незадолго до всех этих событий уехавшая к собиравшейся родить дочери, поэтому девушка не всегда имела возможность читать даже те короткие записки, которые ей постоянно приносили от принца.
Госпожа Хитати была далека от того, чтобы полагать это бедное горное жилище подходящим для своей дочери, но она утешала себя тем, что Дайсё так или иначе позаботится о ней, поэтому, сведав о его намерении тайно перевезти девушку в столицу, возрадовалась.
Очевидно, понадеявшись, что теперь положение ее дочери упрочится, она подыскала несколько миловидных дам и девочек-служанок и отправила их в Удзи. Все это не было для девушки неожиданностью, более того, раньше она и сама ждала дня, когда Дайсё перевезет ее в столицу, но теперь… Мысли ее то и дело устремлялись к принцу. Его прелестное лицо неотступно стояло перед взором, в ушах звучали его упреки, его клятвы… Стоило ей хоть на миг задремать – она видела его во сне. Право, было от чего прийти в отчаяние.
В ту пору дожди лили не переставая, всякая связь с Удзи была прервана, и принц, не находя себе места от тоски, порой забывал даже о сыновней почтительности. «О, если б не эта постоянная опека, – думал он, – и впрямь живу словно в коконе…» (223).
Однажды он написал девушке длинное и нежное письмо:
«Устремляю свой взор
К облакам, над тобою плывущим,
Но не вижу и их.
Так тоскливо теперь, даже небо
В беспросветной теряется мгле».
Знаки, начертанные принцем, поражали удивительным изяществом, хотя сам он, казалось, не прилагал к тому никаких усилий, полностью доверившись кисти. Девушка была слишком еще молода и неопытна, поэтому столь пылкие чувства не могли не найти отклика в ее сердце. Однако ей не удавалось изгладить из памяти и того, с кем впервые обменялась она любовной клятвой. С каждым разом открывая в нем новые достоинства, она понимала, что он более, чем кто-либо, заслуживает ее доверия. «Что станется со мною, если, узнав обо всем, господин Дайсё отвернется от меня? – спрашивала она себя. – Вправе ли я огорчать матушку, которая ждет не дождется моего переезда в столицу? К тому же все говорят, что принц слишком непостоянен в своих привязанностях. Теперь его сердце принадлежит мне, но пройдет немного времени, и чувства его переменятся. Впрочем, даже если этого не случится, даже если он все-таки перевезет меня в столицу и я войду в число особ, находящихся под его покровительством, как отнесется к этому госпожа из дома на Второй линии? Все тайное, как правило, становится явным в нашем мире, вот ведь и принц разыскал меня, даром что нас связывала та единственная случайная встреча в сумерках. А уж теперь… О, я знаю, что виновата перед Дайсё и он вправе отказаться от меня, а что тогда?..»
Мучительные сомнения терзали ее душу, а тут еще принесли письмо от Дайсё. Девушке было очень неприятно, что эти два письма лежат рядом, и, взяв послание принца, которое оказалось гораздо длиннее, она присела поодаль, чтобы прочесть его. Дзидзю и Укон многозначительно переглянулись, словно говоря: «Сразу видно, кому госпожа отдает предпочтение».
– Впрочем, я не нахожу здесь ничего удивительного, – заметила Дзидзю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124