То ли Ханс, то ли Фриц, то ли Герман, то ли вообще Кнут. То ли немцы, то ли датчане, то ли разные прочие шведы. Именно в этот момент я краем глаза заметила в углу зала какое-то движение - в кафетерий вошел импозантный мужчина, в котором даже я мгновенно опознала главу АПН товарища Игнатенко. Опознала я и человека в группе сопровождения, правда, как оказалось, не я одна.
- Ты смотри, - изумилась Лариса, - муж моей соседки! Тесен мир, однако.
Я непонимающе уставилась на нее. Слово "муж" никак не ассоциировалось у меня с увиденным, и я только все ещё пыталась внушить себе, что относится оно не к Владимиру Николаевичу.
- Ты про Игнатенко? - сдавленным голосом спросила я.
- Нет, конечно. Про того, кто рядом с ним. Вон, самый высокий мужик. Ну, брюнет, в темных очках.
Я почувствовала, что в мое глупое сердце медленно-медленно входит острая ледяная игла. В этой группе только один был в темных очках, причем ростом действительно превосходил всех остальных. И я слишком хорошо знала это лицо и эту фигуру, чтобы с кем-то его перепутать. Муж... Муж?
Забывшись, я произнесла последнее слово вслух, доставив тем самым неописуемое наслаждение Белоконю, который наблюдал за мной с нескрываемым злорадством и явно прилагал героические усилия к тому, чтобы не сказать: "Я же предупреждал!"
- Может, и не муж, - продолжала тем временем Лариса, - но бывает он у Тамарки частенько. Они, кстати, хорошо вместе смотрятся, она такая знойная красотка, высокая, фигура - закачаешься. Нет, наверное, все-таки любовник, обручальное кольцо Тамарка бы в носу носила, чтобы все заметили.
Исполнение смертного приговора было, по-видимому, отсрочено. Хотя... О семейном положении Владимира Николаевича у нас речи ни разу не заходило, так что упрекнуть его во вранье я при всем желании не могла. Но при мысли о существовании в его жизни знойной фигуристой красотки я почувствовала, что мой внутренний голос не зря что-то там такое вякал относительно желаемого и действительного. Расстановка фигур на доске в этой партии менялась прямо на моих изумленных глазах, и роль моя, прямо скажем, становилась не слишком завидной.
Чудовищным усилием воли я постаралась взять себя в руки. Не знаю, удалось бы мне это или нет, но тут мне на помощь неожиданно пришел Пьер, который заговорил не на доступном всем английском, а на понятном в этой компании только нам французском:
- Мадемуазель, вы хотели немного показать мне Москву.
Что ж, утопающему не то что соломинку - бритву протяни, он и за неё схватится.
Полчаса спустя мы с Пьером медленно шли по бульварному кольцу, точнее, по Гоголевскому бульвару, и я добросовестно пыталась обратить внимание своего спутника на местные достопримечательности - оставшийся позади бассейн "Москва" или видневшийся впереди памятник Гоголю. Пьер слушал вроде бы внимательно, но в середине одного из моих пассажей вдруг сказал:
- Майя...
Он очень смешно выговаривал мое имя - с ударением на последнем слоге, - так что получалось что-то вроде "моя".
- Майя, вы не должны так расстраиваться. Все это может быть чистым совпадением. Вам нужно самой поговорить с вашим другом. Нужно верить только тому, что сам видишь.
Я повела себя абсолютно позорно - разревелась. Сказались и бессонные ночи, и нервное напряжение, и последнее потрясение. Пьер усадил меня на скамейку и терпеливо переждал пароксизм отчаяния. Единственная фраза, которую он произнес за достаточно длительный период, была скорее загадочной, нежели утешительной:
- Но мечтать ли вместе, или спать в месте - плакать всегда в одиночестве.
Не уверена, что буквально воспроизвела услышанное, но смысл был примерно таким. Во всяком случае именно это я частенько вспоминала потом, на разных этапах своей жизни, и каждый раз поражалась тому, насколько точно сказаны Пьером ситуации. Плакать мне всегда приходилось в одиночестве.
Но рано или поздно все кончается. Кончились и мои слезы. Пьер протянул мне свой носовой платок и тихо сказал:
- Как же вы похожи на мою... невесту.
Я вытаращила на него глаза. В моем представлении любая француженка (пусть даже бельгийка) обязана быть эталоном красоты и элегантности. Неужели и там водятся такие экземпляры, как я? Но добило меня даже не это. Рядом со мной сидел двойник Владимира Николаевича, только чуть моложе, говоривший на французском языке. Даже темные очки у них были одинаковыми, равно как и дурацкая манера носить их в любую погоду и в любое время суток. И у этого двойника, оказывается, невеста - как две капли воды ваша покорная слуга. А ещё говорят, что полных совпадений не бывает. Все, оказывается, бывает, и вообще жизнь - это плохая литература, как сказал кто-то. Хорошо, кстати, сказал. Правильно.
Наверное, это двойное сходство было причиной того, что мы с Пьером очень быстро стали разговаривать, как старые, добрые знакомые. То есть говорила в основном я, каюсь. Но меня точно прорвало: я выкладывала всю подноготную своей великой и странной любви, причем в запале даже пыталась перетолмачить на язык Ростана и Мольера милые моему сердцу стихи Цветаевой и Ахматовой. Как ни странно, Пьер меня понимал и, похоже, сопереживал. Во всяком случае вид у него становился все более печальным.
Наконец, мне пришла в голову здравая мысль - мой собеседник просто укачался, поэтому я замолчала. Какое-то время мы шли рядом, потом я услышала его негромкий голос:
- Как странно, почти все ваши чувства выражают то, о чем мы говорили с Мари, с моей невестой.
- Почему вы не взяли её с собой? - наивно спросила я.
Дурацкий вопрос вызвал, прямо скажем, неадекватную реакцию. Пьер вздрогнул и почти беззвучно произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86