Он высунулся по пояс из окна, подставил лицо прохладному встречному ветру.
За окном замелькали сосновые кроны знакомых минских лесов.
– Подъезжаем, Железнов! – крикнул Добров.
По коридору шла посвежевшая после умывания Нина Николаевна.
– Знакомься, Иван Кузьмич, – моя жена, – представил Железнов.
– Мы уже виделись, – Добров четко, по-военному повернулся к Нине Николаевне, звякнул шпорами и слегка наклонил голову: – Добров, Иван Кузьмич.
– Садитесь с нами завтракать, – пригласила Нина Николаевна.
– Завтракать поздно! Сейчас Минск. – Войдя в купе, Добров протянул руку Юре, который с восхищением уставился на его орден Красного Знамени.
Яков Иванович кивнул на окно:
– А вот и Минск!
Юра прильнул к стеклу.
– Папа, что там на горе? Вон белое здание с колоннами… А там, где флаг, что? А Дворец пионеров в Минске есть? – расспрашивал он отца.
К переезду по сверкающим рельсам подходил трамвай. У пестрого шлагбаума поблескивали фарами машины. Вдали дымили трубы завода.
Поезд громыхал на стрелках. Яков Иванович через голову сына с волнением вглядывался в знакомые черты встающего перед ними города.
– Я помню Минск в двадцатом году, и даже чуть позже, – сказал он Доброву. – Я ведь на этом фронте в гражданскую воевал. Тогда это был грязный нищий город, с разбитыми мостовыми. Теперь вон как растет!..
Поезд все больше замедлял ход и наконец остановился возле нового, недавно построенного вокзала.
Добров, держа в руке фуражку по-уставному, снова издал шпорами «малиновый звон» и наклонил голову. Нина Николаевна протянула ему руку. Добров пожал ее, надел фуражку и только тогда взял чемоданчик. Яков Иванович и Юра вышли на перрон проводить его.
Часы показывали половину одиннадцатого, но в тени вагонов еще чувствовалась утренняя прохлада. Людской поток тянулся туда, где над металлической аркой большими буквами было написано: «Выход в город». Чтобы избежать толчеи, Добров решил пройти служебным ходом. Он остановил Железнова неподалеку от международного вагона. У входа в этот вагон, расставив ноги и заложив руки в карманы, стоял сухопарый, одетый по-иностранному пассажир, сквозь большие очки в черной оправе он внимательно рассматривал проходивших.
– Где-то я, кажется, видел этого человека, – сказал Доброву Яков Иванович.
И вспомнил: нависшие, густые темные брови, немного скривленный нос с горбинкой, широкий рот, большой подбородок и эта манера держать руки в карманах – конечно, перед ними один из тех иностранных корреспондентов, что крутились среди русских на банкете, устроенном германской стороной в Бресте в связи с завершением работы демаркационной комиссии.
…Покачиваясь, словно пьяный, сновал тогда этот человек от стола к столу, подсаживался к советским офицерам и каждому говорил, что любит Россию за ее величие и силу и что его душа всегда принадлежит русским: «Если придется вам быть в Берлине, буду очень рад!..» Подсел он тогда и к Железнову, стал навязывать свое знакомство.
Якоз Иванович вполголоса рассказал Доброву об этой встрече на банкете:
– Отрекомендовался он, насколько я помню, корреспондентом американской газеты в Берлине Стивенсоном. Хорошо говорит по-русски. Немного с акцентом, но хорошо. «Я вас встречу по-русски блинами с икрой, московской горькой, пластинками Лещенко. Кутнем по-настоящему…»
– Будь я на твоем месте, я бы ему нос выправил… – Добров бросил сердитый взгляд в сторону иностранца.
– Нельзя, Иван Кузьмич: дипломатия.
Друзья распрощались. Яков Иванович пожал Доброву руку. Юра отсалютовал по-пионерски.
– Желаю вернуться в кавалерию! – сказал Яков Иванович.
– Ты смеешься надо мной? Или действительно от души? – покосился на него Добров.
– От всего сердца.
– Ну, тогда, казак, бывай здоров! – и, еще раз крепко пожав руку Якову Ивановичу, Добров скрылся в больших дверях вокзала.
Из вокзального ресторана к составу мчалась бойкая девушка в белой накрахмаленной наколке, с подносом, накрытым салфеткой. Голосисто выкрикивала: «Горячий кофе! Пирожки с рисом, с яйцами! Бутерброды! Все для завтрака!»
– Девушка, – окликнул ее Яков Иванович, – занесите нам в пятый вагон.

В Белосток приехали вечером. Не успел поезд остановиться, как в купе влетел шофер Железнова Польщиков, жизнерадостный, в фуражке на затылке.
– Здравствуйте, товарищ полковник, с приездом!
– Сашка! – Юра бросился к нему на шею и, мгновенно подтянувшись на руках, чмокнул его в щеку.
Если Нина Николаевна этого молодого силача шофера называла «товарищ Польщиков», а бабушка Аграфена Игнатьевна величала «Александр Никифорович», то Юра, в знак верной дружбы, обращался к нему на «ты» и называл не иначе как Сашкой.
Польщиков не обижался и, в свою очередь, звал юного приятеля Юркой.
– Как мама? Здорова? – спросила Нина Николаевна у Польщикова.
– Аграфена Игнатьевна здорова. Со вчерашнего дня все хлопочет. Сегодня с утра пироги пекла, гуся жарила…
Польщиков взял чемодан и пошел к выходу из вагона.

Через полтора часа Железновы были уже в Бельске.
Услышав знакомый гудок машины, Аграфена Игнатьевна засеменила вниз по лестнице.
Впереди нее, перепрыгивая через ступеньки, бежали дети соседей Валентиновых – восьмилетняя Дуся и Ваня, Юрин ровесник. Они бросились к вышедшему из машины Юре и наперебой торопливо стали рассказывать ему о том, что видели и слышали за последнее время.
– Маруська окотилась, – говорила Дуся, – котятки масенькие-масенькие… Уже глядят…
– Вчера за городом немец летал! – шептал Ваня. – Дуське не проговорись! Знаешь сам: девчонка, проболтается.
А та, уже не обращая на них внимания, прыгала перед взрослыми, хлопала в ладоши и звонко выкрикивала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148