Он вдруг позавидовал этому неведомому для себя (а, быть может, даже и несуществующему!) победителю. Ему на этот раз настойчиво захотелось быть первым…Но вот этот дом, этот сад. Цепляясь за узластые плети плюща, он вскарабкался на стену и соскочил на мягкую землю, послушав, не брехнет ли пес, не выскочат ли на заполошный крик вооруженные слуги? Он постоял, сжимая рукоять прямого испанского кинжала толедской работы, и, осторожно ступая, двинулся дальше.Как и предполагал Бальтазар, дверь в сад была не закрыта, и он проник внутрь, почти не нашумев. Пожилая служанка, сунувшаяся встречь, не испугала его. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и масляный светильник трепетал в руке женщины, силившейся закричать, но от страха лишь булькавшей горлом.— Я не грабитель, а студент! — сказал Бальтазар наконец. — Позови свою госпожу! — И, видя, что женщина не шевелится, повторил грозно, возвышая голос: — Позови Иму Давероне, ну!— Госпожа Има спит! — вымолвила, скорее просипела женщина.— Разбуди! — требовательно повторил Бальтазар, сдвигая брови. — Да не вздумай будить родителей!— Родителей у нее нет… — зачем-то сказала служанка, глядя на Бальтазара круглыми от ужаса глазами. — У нее нет… Нету… Сейчас разбужу! — вдруг заторопилась она и исчезла, промерцав светильником где-то вверху лестницы.Бальтазар ждал в темноте, приобнаживши кинжал. Текли минуты. В это время наверху, в дорогой, но строго обставленной спальне творился суматошный, вполгласа разговор.— Он пришел, он там, внизу. Я сейчас разбужу Мозаччо и Джино, пусть возьмут оружие…— Кто внизу? — вопросила Има, садясь на постели и стягивая ворот ночной сорочки из тонкого полотна.— Студент… Настоящий разбойник! Думаю, думаю — Бальтазар Косса!— Погоди будить кого-нибудь из слуг! — приказала Има, подымаясь и отбирая светильник у трепещущей служанки. — Я сама поговорю с ним! А ты ступай, ступай спать! — требовательно приказала она и повторила с напором: — Справлюсь сама! Ты иди!Има, вытолкав служанку, набросила на плечи распашную накидку.— Косса! — повторила она вполголоса. Озноб, начавшись где-то внизу живота, прошел мурашками по всему телу. Конечно, она знала, слышала о Бальтазаре, о его удивительных ночных приключениях, но чтобы так вот прийти прямо в дом, ночью?Има приближалась к своему двадцатилетию, по тогдашним, да и позднейшим понятиям она уже давно «заневестилась», и она, конечно, не раз задумывалась о том, о чем говорили все вокруг, о чем живописали художники, слагали стихи поэты, о чем пели уличные певцы по ночам, и имя Бальтазара Коссы тревожило ее, как и многих. Но представить себе… Только представить!— Но что же я стою! — схватилась она и, подняв светильник, внезапно оробевши и задрожав, вышла из спальни. Да, несомненно, там, внизу лестницы, в темноте кто-то стоял! Ей вдруг стало так страшно, что и взаправду захотелось разбудить слуг и выдворить дерзкого ночного гостя. Она, вздрагивая, сделала шаг, другой… Едва не споткнулась, пропустив первую ступень лестницы, и, ухватясь рукой за перила, пережидала несколько мгновений бешеное биение сердца. «Что я делаю? Почему иду к нему?» — прошло стороной, почти не зацепив сознания. Она сделала еще шаг, и еще… Да, он был тут, внизу, и ждал ее, медленно спускавшуюся со светильником в руке. Еще ступенька, еще — и вот показалось из мрака его лицо, жесткое и красивое лицо зверя, ожидающего свою жертву. Има остановилась, пытаясь унять биение сердца и вся покрываясь холодными мурашками.— Кто ты, и зачем пришел? — вопросила она наконец, возможно тверже.— Ты знаешь меня! — сказал он, смело глядя ей в лицо (Има не сошла с последних ступеней, и лица их оказались на одном уровне). — Я Бальтазар Косса, и я пришел к тебе!Има внимательно смотрела ему в лицо, не шевелясь. Светильник в ее руке дрожал и потрескивал.— Ты даже не встречал меня, не разговаривал со мною, не ведаешь, кто я и что я, и пришел ко мне? Ночью? Прямо так? — вымолвила она, наконец. (А груди предательски твердели, и она чуяла сама, как у нее каменеет и подбирается живот.)— Я видел тебя в церкви! — возразил Косса, прямо глядя в лицо девушки, которая смотрела на него и в глазах ее рос и сгущался мрак неведомых ему глубин. Има не говорила ничего, но Бальтазару вдруг, неведомо с чего, стало стыдно, такая серьезная строгость взора ему была внове и непонятна. Добро бы она трепетала, тряслась, молила о снисхождении или нервно смеялась, отталкивая его руки, изгибаясь, заранее готовая отдаться. Но так вот молчать и глядеть ему в самую душу, и этот темный бархат глаз, и эта спрятанная за ними мысль и мука — все было непонятно ему в этой женщине — девушке ли? На ум вдруг пришло, что ежели у нее есть любовник, то любовник боится ее и трепещет под этим углубленно-серьезным взором. И что ему теперь? Броситься на нее? Ударить? Уйти? Убежать? (Хотя он никогда и ни от кого не убегал!) Или просто пожелать спокойной ночи и отправиться к Бьянке или Сандре, гасить в их объятиях внутренний огонь этой ночи? Он стоял и смотрел, не в силах сделать движения, и она смотрела ему в лицо, и что-то сдвигалось, что-то копилось в этом взаимном молчании, и когда он уже сделал полшага назад, готовясь невесть к чему, Има вымолвила вдруг, спокойно и просто, чуть охрипшим голосом:— Входи!Девушка оказалась девственницей. Она молчала, обнимая Коссу за шею, когда он, так же молча, овладевал ею. Она сама помогла сбросить уже разорванную, мешавшую ему рубашку и осталась нагой. Она мгновенно овладела таинством поцелуя, вбирая язык себе в рот и покусывая его твердые жесткие губы. Она за какие-то немногие миги прошла, познала и ад и рай любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143