— …И помни, Оленька, что, если придется, умирать я буду с твоим именем на устах!
Тут зазвенел высокий Сонькин голос:
— Ах, милый Николай! Любовь наша отведет от тебя злую пулю. Я буду ждать тебя…
— Теперь целуйтесь, — шепнула Густя. — То есть сделайте вид, что целуетесь.
Сонька подошла к Федьке, стала на цыпочки и с трудом дотянулась до подбородка Кукшина.
Родион, пряча улыбку, следил за репетицией. Дождавшись, когда она закончилась и когда Густя прошла в библиотеку, положил перед ней на барьер зачитанный томик Тружеников моря.
— Принес я тебе Виктора Гюго. Нет ли еще чего-нибудь интересного?
— Выбирай сам, — Густя откинула дощечку, открыв в барьере проход.
Родион молча стал хозяйничать на полках. Часть книг закупил в Мезени сельсовет, остальное комсомольцы собирали по избам. У жителей нашлось немного: комплекты старых журналов, настольный календарь, стихи Лермонтова, Пушкина, Некрасова, Кольцова.
Перебирая книги, Родион то и дело поглядывал на Густю. Она раскладывала по ящикам какие-то картонки, бумажки. Подкравшись к ней на цыпочках, Родион обнял ее сзади, поцеловал в теплую тугую щеку.
— Сумасшедший! — с мягким упреком сказала Густя. — Разве можно так-то? Я на работе. И тут культурное учреждение…
— Так ведь я тоже культурно, — ответил Родион. — Вот я выбрал: Ташкент — город хлебный. Про хлеб, значит…
— Нет, про голод, — возразила Густя.
— Как же: хлебный город — и голод?
— Прочти, узнаешь.
Он смотрел, как Густя старательно пишет, часто макая перо в чернильницу, и ему вспоминался тот вечер на берегу, когда она стояла возле ряхинской шхуны — маленькая, худенькая, стянув концы платка на груди, и глядела на него испытующе, подзадоривая: Ну, полезай на клотик!
А теперь ее руки стали округлыми, ямочки на щеках углубились, плечи налились здоровьем. Светлые волосы, заплетенные в косу, слегка вились у висков крупными кольцами.

3
Фекла удивилась несказанно, когда однажды в воскресенье к ней явился Обросим-Бросим. Принаряженный — в расписных новых валенках, в бараньей бекеше, крытой дорогим старинным сукном, правда, кое-где тронутым молью, в шапке из оленьего меха с длинными ушами, какие носили в тундре пастухи оленьих стад.
— Здравствуй-ко, Феклуша! Каково живешь-то? — спросил он от порога.
Фекла вышивала в пяльцах конец утиральника.
— Спасибо. Вашими молитвами живу, — суховато ответила она на приветствие.
— Можно пройти-то?
— Проходи, садись, — великодушно разрешила хозяйка. — Когда долг отдашь?
— Долг не веревка… Зашел вот тя навестить. В деревню не показываешься. Думаю, не прихворнула ли…
— Еще того не хватало! — Фекла сняла верхний обруч пяльцев, передвинула ткань и снова зажала ее обручем.
— Слава богу! Слава богу! — торопливо пробормотал Обросим, положив на край стола бумажный кулек. — Вот гостинчиков тебе… от всей души! Вавилы тепери-ча нету, — лицемерно вздохнул купец. — Некому тебя побаловать вкусным-то.
— С чего бы… гостинцы?
— Просто так, из уважения.
Обросим молча осмотрел жилище одинокой девицы, удовлетворенно крякнул.
— Живешь ты чисто, уютно. Следишь за избой. Видать — золотые руки. Чего тако вышиваешь-то?
— Утиральник.
— Ох и рукодельна женка будет. Когда замуж-то выйдешь?
— Мой жених еще не родился.
— Ой ли? Женихов на селе не счесть. Парни все — что надо!
— Парней много, а женихов не видно.
— Не умеют ухаживать нонешние парни. Эх, вот мы, бывало…
Обросим оживился, намереваясь рассказать что-то, тряхнуть стариной, но Фекла его прервала:
— Ты по делу?
Купец обиделся, помолчал и начал вкрадчиво:
— Есть у меня на примете женишок для тебя, Феклуша. Вальяжный парень. Здоровушший: силы что у медведя! Послушный, тихий. Такая женка, как ты, вполне из него веревки может вить. И собой пригляден. С лица чист. Трудолюбец!
— Это кто же? — поинтересовалась Фекла, любуясь своим узором. Глаза ее радостно светились от того, что вышивьа удалась.
— Всем известный своей скромностью Митрей Палыч Котовцев.
Фекла уронила пяльцы на колени, уставилась на Обросима изумленно.
— Это Митюха-то? Митюха-тюха? — и принялась хохотать: грудь ходила ходуном под кофтой. На глазах даже выступили слезы. — Это ты, значит, пришел сватом? Племянника своего двоюродного хошь оженить? Ловко!
— Да-с, Фекла Осиповна. И я нахожу для вас это предложение шибко выгодным.
— Правда? — спросила Фекла и вдруг зажала нос свободным концом утиральника.
— Истинный крест! — Обросим мелко-мелко перекрестился.
— Фу! Чем от вас таким пахнет? Никак, нафталином? Подите-ка домой. Будет каметить-то «Каметить — нелепо и не к месту шутить, от искаженного комедия (местн.) ». Когда потребуется, найду себе пару сама. Никаких сватов не надобно. А гостинцы заберите.
Она проворно открыла дверь в сени:
— Скатертью дорога! Всю избу провоняли! Эку шубу напялили! Видать, бабкина? Когда долг мне отдашь?
Обросим вскочил, надел шапку, от волнения и обиды не мог вымолвить ни слова и попятился к двери, побурев:
— Ну ты… ты… исчадие адово! Ты еще спохватишься! Таким парнем брезгуешь? — наконец обрел он дар речи. — Спохватишься!
— И не подумаю! — Фекла расхохоталась ему в лицо и захлопнула дверь, когда он вышел. Потом, увидев кулек, выбежала на крыльцо. — Кулечек-от забыл! Об-роси-и-им! Возьми!
Купец, не оборачиваясь, махнул рукой и, словно клубок, покатился по дороге.
Фекла развернула кулек и вытрусила гостинцы на тропинку. Конфеты, пряники, орехи — все рассыпалось по снегу.
Мимо пробегали ребятишки. Увидев этакое диво на снегу, кинулись подбирать с гомоном и смехом.
— Фекла гостинцы посеяла! Гости-и-инцы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199