Я могу и погодить.
Лаврушка хлебал щи не спеша, подставляя под деревянную ложку кусок хлеба, чтобы не закапать скатерку. Рубаха на нем из домотканины, чистая, свежая. Жена, видимо, хорошо следила за мужем. Руки у Лаврушки крепкие, короткопалые, с рыжеватой порослью. Губы толстые, мясистые. Нагловатые навыкате глаза опять скользнули по ненцу и его мешку.
Лаврушка жил в Мангазее уже три года. Прибыл он сюда из Тобольска с отрядом стрельцов, с новым воеводой. Вместе со служивыми людьми строил крепость, а заодно и срубил на посаде избенку для себя, небольшую, в три оконца по фасаду, с кухней и горницей, с пристройкой для скота, с денником для коня.
Бойкий, из тех, кто и с камня лыки сдерет, Лаврушка, получая жалованье за стрелецкую службу, нашел приработок и на стороне. Он сдружился со стрелецким десятником, тайком получал от него уворованный «огневой припас», менял его на меха и делился добычей с приятелем. Получал Лаврушка также порох и свинец из Тобольска, через верных людей. Выменянными мехами он в Мангазее не торговал, а перепродавал их тобольским купцам. От таких сделок в доме Лаврушки был полный достаток, да кое-что имелось и в кубышке.
Если бы мангазейский воевода пронюхал о торговых делах стрельца, быть бы Лаврушке битым плетьми да изгнанным со службы. Но он был изворотлив и хитер и ни разу еще не попадался.
— Ну, что скажешь, Тосана? — покончив с обедом, спросил Лаврушка, хотя прекрасно знал, зачем пришел ненец. — Какие новости принес?
«Хитрый. О деле не говорит. Вином не угощает», — подумал Тосана. Ответил равнодушно:
— Никаких нет новостей. Разве только вот слышал: на олешков Тайбарея волки напали. Пять важенок и хора порезали. Жалко.
— Да, жалко, — согласился Лаврушка. — Пострелять бы волков надо.
— Надо бы, да чем? Пороху-свинца нету, — исподволь подходил к главному Тосана. — За тем и пришел я в твой деревянный чум. А ты плохо угощаешь. Щами только. Я щей не ем.
Лаврушка как бы спохватился, обнял ненца за плечи с радушием:
— Милой ты мой! Да ить я для тебя все выложу! Алена! Тащи закусить.
Алена мигом принесла штоф, чарки, блюдо с квашеной капустой, деревянную чашку с мясом. Лаврушка стал угощать Тосану.
— Траву не ем! — сказал ненец, отодвинув от себя капусту и придвинув мясо. Траву олень ест. — Выпил, зажмурился: «огненная вода» крепка. Закусил куском вареной оленины.
Лаврушка решил, что наступило время делового разговора.
— Пороху, говоришь, нет? Свинца нет? А тебе разве не ведомо, что огневое зелье запрещено продавать туземцам? Да и откуда оно у меня? Отстоял караул — порох и пули в караульной избе сдаю.
Тосана, чуть захмелев, беззвучно рассмеялся, ощерив темные мелкие зубы и сузив глаза в щелки:
— Не хитри! Ты ведь меня звал?
Лаврушка подошел к мешку Тосаны, бесцеремонно ощупал его.
— Что тут у тебя? Мех?
— Мех, мех, — кивнул Тосана. — Давай порох-свинец.
— А много ли у тебя шкурок-то?
— А вот смотри, — Тосана выложил на лавку четырех соболей и столько же куниц.
Лаврушка осмотрел шкурки, спросил:
— Сколько за них хочешь пороху да свинца?
— Десять фунтов пороху, пуд свинца. Вот моя цена.
— Ну, брат, хватил! Где я столько возьму? Ты выпей, выпей! Сам наливай, — потчевал Лаврушка, рассчитывая, что вино ускорит сделку. Однако ненец пока пить не стал, а начал торговаться. Торговались долго. Лаврушка все подсовывал Тосане чарку, а тот отставлял ее от себя. Наконец Лаврушка сказал:
— Что есть — все тебе принесу.
Он вздохнул, поднялся с лавки, вышел в горницу. Там, приподняв половицу, достал кожаный мешок с припасами. Из него отмерил порох в кожаный, а литые пули и дробь в холстинные мешочки. Прикинул в руке — показалось много. Отбавил. Вышел на кухню. Жена при сделке не присутствовала. Заперев дверь сеней на засов, она ушла в горницу.
Тосане показалось мало свинца и пороху, что принес хозяин. Лаврушка клялся и божился, что больше у него нет. Тосана подал ему двух соболей и двух куниц. Остальное спрятал в мешок. Лаврушка с обиженным видом вернул шкурки ненцу.
— Обижаешь меня, мало даешь. Нечестно так делать. Я больше заниматься этим не буду. Не прибыльно. Ни с тобой, ни с другими торговать не буду. Поплатиться головой могу. Закон строгий.
Тосана испугался, что Лаврушка и в самом деле больше не будет менять порох и свинец на меха, и стал податливей.
— Зачем не будешь? Я тебя не выдам. Прибавь еще немного пороху, и я все шкурки тебе оставлю.
— Дак нету ведь! Нету-у-у!
— Ну, тогда в другой раз добавишь припасу. Все шкурки тебе оставляю.
— Вот это по-честному. Давай, выпьем.
«Огненная вода» — водка приносила ненцам и остякам немало бед. Русские купцы да ижемцы специально спаивали их, чтобы обманом получить меха по мизерной цене. Случалось, что за штоф вина ненец отдавал одного-двух оленей или несколько ценных шкурок, добытых нелегким трудом.
Опьяневший Тосана вылез из-за стола, сунул мешочки с порохом и дробью в свою торбу и попрощался с Лаврушкой. Тот поостерег:
— Смотри не свались где-нибудь! Переспал бы у меня.
— Не свалюсь, не бойся, — на темном морщинистом лице ненца блуждала бессмысленная улыбка. С мешком в руке он вышел на улицу и, пошатываясь, отправился к своей упряжке. Однако не дошел, свалился в канаву и уснул. Мешок выпал из рук. Мимо шли стрельцы. Увидев Тосану, склонились над ним.
— Ишь, надрался. Не умер ли?
— Не умер. Дышит. Ништо, отлежится.
— А что у него в мешке?
— Уж не золото. Тряпье какое-нибудь.
Стрелец развязал мешок, полюбопытствовал.
— Глянь, порох! И свинец.
— Да ну? Где он взял? Украл, может? Самоедам не ведено продавать огневое зелье. Надо сказать начальству!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49