Гурий оборачивался, смотрел вперед, не видно ли конца перехода. Но конца не было заметно, и он все опускал в пенистую холодную воду тяжелое крепкое весло.
Герасим, чтобы работалось легче, заводил громко, протяжно:
А дружней, еще раз!
А дружней, еще два!
Эгей, не робей, Силушки не жалей!
А потом переходил на речитатив:
Как моржи кричат, гремят, Собираться нам велят.
Карбаса мы направляли И моржей мы промышляли По расплавам и по льдам, По заливам, по губам И по крутым берегам…
Аверьян поправлял курс:
— Левым табань! Правым греби! Теперь вместе!
А дружней, еще раз!
А дружней, еще два! перекрывал шум волн голос Герасима.
Гурий за веслом думал не столько о трудностях пути, сколько о его нескончаемости. Вспоминал дни, оставшиеся позади, когда, простившись с родным причалом, они плыли на северо-восток малоизведанным путем, вдоль пустынных необитаемых берегов. Позади остались сотни верст. А сколько еще впереди? Мало ли что может случиться там, за высокой грядой каменистого мыса, за угрюмым холодным проливом!
Паренек дивился спокойствию и уверенности отца, который вел вперед так, будто всегда плавал в этих местах. А между тем, Аверьяном этот путь не был изведан. Гурий пытался найти причину отцовской уверенности и по неопытности приписывал все тетради в кожаных корках да компасу — «матке», что хранился у отца в кармане засаленных штанов.
Конечно, лоция и компас вели Аверьяна вперед. Лоцию он выпросил у старого помора Ефима, по прозвищу Хромоногий. Ефим ходил в Мангазею с первыми артелями корабельного вожи Михаила Дурасова. Тогда пробивались на реку Таз четыре коча с сорока мужиками — холмогорцами, пинежанами да пустозерцами. Такой людной артели было легче преодолевать волоки и другие трудности пути: друг другу помогали, шли плечом к плечу, как в ратном бою. В том походе на Ямальском волоке Ефим повредил ногу и остался на всю жизнь хромым. Однако в пути он все запоминал и записывал на чем придется: на клочках бумаги, бересте, а то и просто на дощечках вырезывал он ножом одному ему понятные знаки. Вернувшись из похода, он раздобыл бумаги, сшил из нее тетрадь и составил лоцию, разобрав свои заметки, сделанные в плавании.
Аверьян с трудом выпросил тетрадь у Ефима под залог, обещая вернуть лоцию в целости-сохранности. А Ефим, в свою очередь, просил проверить правильность записей, хотя составлена была лоция обстоятельно, как и все мореходные описания поморов, отличавшиеся добросовестностью и точностью. Аверьян пока не нашел в ней ни одной ошибки, которая бы могла подвергнуть людей риску.
Аверьян, собираясь в Мангазейский ход малой артелью на легком коче, рассудил, что небольшое судно пройдет где угодно. Его можно будет без труда вытащить при необходимости на льдину и снова спустить в воду. Да и на волоках с ним справиться будет нетрудно.
Риск был. А когда поморы не рисковали, отправляясь на промысел? С риском связана вся их жизнь.
И еще помогала Аверьяну в пути принадлежность к славному племени землепроходцев-первооткрывателей, их настойчивость и жажда неизведанного. Опыт же хождения в Студеном море имелся немалый, он и пригодился.
По молодости Гурий этого не учитывал. Он надеялся только на лоцию и компас и боялся, как бы нечаянно отец не потерял их…
Впереди показались редкие плавающие льдины. Оттуда стало наносить холод. Ветер, дувший в борт, переменился, стал тянуть с носа. Аверьян крикнул:
— Правым греби, левым табань! Еще правым!..
Коч приближался к берегу, что темнел узкой полосой слева. Вскоре обогнули безымянный мыс на северном побережье Югорского полуострова, зашли в бухту, укрылись от ветра. Причалив к берегу, артельщики с трудом подняли негнущимися руками весла, сложили их вдоль бортов. Аверьян весело подбодрил:
— А ну, братцы, на берег! Соберем дров, сварим похлебки. Югорский Шар прошли. Вот оно, Нярзомское море!note 14 — он показал рукой. — Только льды вот плавают. Как бы погода нас тут не задержала. Ну да об этом после. Гурий, мозоли нажил?
Паренек еле расправил синюю от холода и занемевшую от весла ладонь. На ней круглились волдыри. Один прорвало, и по руке сочилась жидкая бесцветная водица. Гурий показал ладонь отцу:
— Нажил…
— Вот и ладно! — сказал отец как будто даже обрадованно. — Без мозолей какой ты мореход? Так, одна видимость. Там в носу, в латке, сало есть. Смажь ладони.
Гурий полез в нос искать латку с салом.
2
А от Югорского Шару Нярзомским морем через Карскую губу резвого ходу до устья Мутной реки день да ночь. А как заимут льды большие, ино обходят около льдов парусом и гребью недель с шесть, а иногда и обойти льдов немочно, и от тех мест ворочаются назад в Пустоозеро…
Из поморского описания «Мангазейского хода»
Дров на мысу запасти было трудно: плавника, как в Печорской губе, здесь не оказалось. Путешественники еле насобирали на крошечный костерок разной мелочи, намытой прибоем. Сварили все же себе пищу.
Аверьян вышел на угорышек и посмотрел на море. Он раздумывал, как плыть дальше. Впереди ожидал путников полуостров Ямал. Обходить его с севера — времени бы ушло много, да к тому же путь был опасен: открытое море, плавучие льды, пустынные неисследованные места…
Известен был другой путь к Обской губе. Посреди западного берега Ямала находилось устье реки Морды-Яха, по-русски — Мутной. Продвинувшись в ее верховья, поморы, мангазейцы — предшественники Аверьяна попадали в озера под общим названием Ней-То. Их было три. Через озера мореходы где протоками, а где волоком двигались к четвертому озеру — Ямбу-То. Из него брала начало река Се-яха — Зеленая. По этой реке и выбирались в Обскую губу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49