Бармин всматривался в сумеречность полярного ненастного дня и беспокоился, как бы не проскочить мыс, а за ним и Тазовскую губу, которая ответвлялась от Обской изогнутым рукавом к востоку.
Надо приближаться к восточному берегу, где находился этот мыс. Аверьян чуть положил руль влево. Теперь волны пошли наискосок к борту, болтанка усилилась, вода плескала в коч. Гурию работы прибавилось. К тому же отец велел убрать мачту. Юноша долго возился с железной скобой, которой мачта крепилась к носовой банке, наконец высвободил ее, но не смог удержать на весу: тяжела. Верхним концом мачта упала за борт.
— Держи-и-и! Гурка-а-а! — предостерегающе закричал отец, и Гурий, собрав силы, стал вытаскивать мачту. В лицо ударяли брызги — то ли с неба, то ли с моря, не разберешь. Он зажмуривал глаза, почти ничего не видя. Но все-таки выволок мачту из пучины, положил ее вдоль борта.
— Воду отлива-а-ай! Пошевеливайся! — опять кричал отец.
Гурий снова взялся за черпак. Гребцы видели старания парня, понимали, что с непривычки ему трудно, а помочь не могли. Весла нельзя было выпускать из рук.
Наконец впереди слева показался долгожданный мыс. Коч стало прибивать к нему ветром. Но мыс надо еще обогнуть и зайти в Тазовскую губу с подветренной стороны. Где-то тут должны быть и отмелые места, каменные гряды. А где? Кто их знает… Вода кипит, волны дыбятся, ничего ре видать. Аверьян стал держаться дальше от берега, рассудив, что на глубине опасность сесть на мель меньше.
Коч понесло мимо мыса вдоль Обской губы. Чутье опытного морехода подсказало Аверьяну, что именно здесь теперь надо круто и сразу поворачивать судно влево. Он бросил взгляд на волны, на суденышко, то залетавшее вверх на гребни, то проваливавшееся вниз. Что-то неприятно обрывалось внутри, в животе… Гурий, вцепившись в борт, прижавшись к нему, мотал взлохмаченной непокрытой головой и ловил ртом воздух. Его укачало.
— Держись, Гурка-а-а! — опять крикнул отец. Он принял неожиданное решение не поворачивать в этом месте, а пройти еще немного вверх по губе: «Ежели круто повернуть, можно сломать руль, да и коч захлестнет, а то и опрокинет».
Герасим и Никифор работали веслами, полагаясь во всем на кормщика. Гурий справился со своей слабостью, вытер лицо рукавом и принялся вычерпывать воду. Аверьян, улучив момент, когда ветер ослаб, плавно положил руль влево. Коч, описав дугу, стал носом против ветра.
— Гурий, бери весло! — скомандовал отец, и сам, оставив руль, взялся грести. Вчетвером стало легче подниматься в обратном направлении.
Избежав крутого поворота и риска, Аверьян привел коч к мысу Заворот с подветренной стороны. Сразу стало тише. Ветер проносился над головами. Поморы, собрав остаток сил, подошли к берегу, чтобы отдохнуть и привести в порядок судно. Дальнейший путь был менее опасен.
4
Через три дня после основательной трепки у Заворота, после нелегкой работы веслами и путешествиями вверх по реке Таз с отмелыми, кое-где всхолмленными, местами болотистыми, а местами сухими песчаными берегами они увидели наконец Мангазею.
Короткое северное лето шло под закат, белые ночи кончились. Солнце все глубже и основательней пряталось за горизонт, на деревьях начинала блекнуть и желтеть листва. Все чаще небо заволакивало тучами, и оно становилось по-предосеннему хмурым.
Два дня назад на Мамеевском мысу, где стоял острожек, стрелецкий десятник сказал Аверьяну:
— В Холмогорах-то зимовать вам несподручно, дак за тыщу верст сюда на зимовку явились?
Аверьян вспомнил десятника, его куцую рыжеватую бороденку, сварливый голос и маленькую щуплую фигурку. И впрямь, в пути Бармин ухлопал больше трех месяцев — кусок весны и все лето, и предстояло теперь проводить зиму в чужом, незнаемом месте с неведомыми людьми.
Коч подошел к Златокипящей под вечер. Уж потемнела вода в Тазу-реке, смолкли в прибрежных кустах птицы, загустилось синевой облаков небо. Гребцы увидели на правом берегу Таза, на холме, крепостные стены с башнями по углам. Из-за стен высовывались тесовые крыши домов, а над ними царили, как бы плывя в воздухе, купола Троицкой церкви. Островерхие крыши, верхушки башен, бочки, врезанные в церковный шатер, золоченые купола с крестами — все тянулось к небу. А внизу под стенами — вода, и город словно вставал прямо из речных глубин. Холмогорцы перестали грести, коч остановился и поплыл обратно по течению. Мангазея, окруженная с трех сторон лесом, стала удаляться. В воде был виден — основанием вверх — второй город, отражение первого. Все кругом синевато-сиреневое, словно подернутое дымкой.
Артельщики, спохватившись, взялись за весла, не сводя с крепости зачарованных глаз. Гурий, затаив дыхание, любовался столь прекрасным зрелищем. Волшебным, неведомым, таящим бездну загадок представлялся город в его воображении.
Совсем неожиданно церковные купола вспыхнули, загорелись, будто огненные, кровли домов и башен стали малиновыми, и над обламомnote 20 стены что-то заблестело, словно глаз какого-то чудища. Облака над городом засветились карминово-фиолетовыми красками на желтовато-белых, словно клубы густого дыма, подушках. И лес кругом как бы ожил, там и сям золотинками заиграли пожелтевшие листья.
Это с запада в разрыв облаков ударили яркие лучи закатного солнца.
Гурию показалось, что такое диво он когда-то видел, должно быть, в легком, радостном, предпраздничном сне? А может, наяву?..
Артельщики не удержались от восторга:
— Дивно-то как!
— И вправду Златокипящая Мангазея…
Полюбовавшись городом издали, они пошли к берегу, под его стены. Уже и караульный стрелец, что разгуливал на стене, остановился и, облокотясь о сруб, всматривался в подходившее судно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49