— Когда прибыл, холмогорец? Каково промышлял? — спросил дьяк.
Аверьян повнимательней всмотрелся в лицо приказного и вспомнил, что это Аверкиев, тот самый, который осенью помогал ему советами.
— Припомнил? — дьяк улыбнулся тонко и хитро. — Ясак-то внесли в казну?
— Не успели. Только пришли с зимовья. Куда вносить-то?
— Пойдем, укажу. — Дьяк деловито зашагал по тесовым мосткам, холмогорцы — за ним.
У ясачной избы была очередь. Стояли в ней все больше охотники-одиночки. Каждый платил за себя. У всех мешки с добычей — у кого меньше, у кого больше.
— Вот здесь, — сказал дьяк.
— Нам бы поскорее, — неуверенно проговорил Аверьян. — Надо домой. Коч под берегом стоит. Экой хвост выстоять — день пропадет.
Дьяк склонился к его уху:
— Соболька дадите — вмиг все улажу.
Аверьян переглянулся с товарищами.
— Давай, улаживай.
Аверкиев повел их на зады ясачной избы, где никого не было, и постучал в маленькую узкую дверь. Она открылась, высунулась чья-то борода. Аверкиев пошептался и подозвал холмогорцев.
— Заходите.
В небольшой кладовушке, где свету, слабо сочившемуся в узенькое с решеткой окно, помогала сальная свеча, низкорослый и коренастый приказный мигом пересчитал шкурки, взял каждую десятую в пользу казны и тут же выдал грамотку о сдаче ясака.
— Теперь торгуйте с богом! — сказал он и отворил дверь. Аверьян сунул ему в руку двугривенный. Приказный поморщился:
— Маловато.
Пришлось добавить.
На улице Аверьян снова развязал мешок и, пошарив в нем, вытащил рыжего соболька для Аверкиева. Дьяк взял соболька, встряхнул, подул на ость, чтобы лучше видеть подшерсток.
— Хорош. Благодарствую. — Он сунул шкурку за пазуху. — Теперь, значит, на торг? Соболей покупать? Охраняйте свой коч лучше, в эту пору лихие люди ко всему руки тянут, — дал совет дьяк. — У воеводы побывайте. Вам ведь через него обратно подорожную грамоту брать. Иначе задержит вас стрелецкий караул на мысу.
— Сколь дать воеводе? — прямо спросил Аверьян.
— С вас он ничего не возьмет. Люди дальние, малокоштные. Однако нелишне будет, ежели пару хороших соболей через караульного передадите. Не прямо воеводе, а через караульного. Тот у него доверенный. Не утаит, передаст.
Аверьян распрощался с дьяком и поторопился с товарищами в торговые ряды.
На свои рубли им развернуться как следует не пришлось — истратили деньги мигом. Шкурки здесь стоили вполовину дешевле, чем в Холмогорах. Аверьян купил восемь собольков. На куниц, белок и песцов не тратился: эти меха и в Поморье можно достать без особого труда. А вот соболя… Герасим и Никифор тоже приобрели по десятку шкурок. Купили, правда, не лучшие: хорошие шкурки промышленники давно запродали тобольским купцам. Но на Двине соболей нет, и то, что здесь шло вторым сортом, там могло сойти за первый.
Повезло Аверьяиу с продажей медных луженых котлов. Их у него было два. Цена на котлы сохранилась древняя: в каждый из них ненцы накидали шкурок, сколько поместилось. Хозяин котлов забрал меха, а хозяева мехов — котлы. Аверьян пожалел, что не прихватил котлов побольше.
— Вот, брат, дал маху! — сокрушался он. — Надо было поболе таких посудин набрать!
— Ишь, разохотился! — шутливо заметил Герасим. — Эдак всех мангазейских соболей подметешь.
Остальные товары — бусы, наконечники стрел, цветное сукно — пришлось продать подешевле. Мангазейские кузнецы делали отменные наконечники для стрел, сукна на прилавках лежало много, бус и разных побрякушек на торге сколько угодно. И все-таки Аверьян изловчился променять все, что можно было: путь прошли не близкий, поход надо оправдать.
Перед отъездом Аверьян заходил в воеводский приказ. Передал, как советовал дьяк, двух соболей караульному. Однако воеводы на месте не оказалось, и проездную грамоту поморам выправил подьячий, сидевший в приемной палате. И тому пришлось дать. Выйдя из приказа с грамотой, скрепленной восковой печатью, Аверьян подумал: «Воеводы нету, не передаст, видно, караульный соболей. Жалко… Ну да бог с ним! Без подачек нигде не обойтись».
Потом поморы ходили в церковь ставить свечи перед образом Николы — своего мужицкого покровителя.
Вечером перед отплытием устроили себе прощальный ужин. Аверьян достал заветную баклажку, налил по чарке. Трое легли спать, караулить вызвался сам Аверьян. Помня предостережение дьяка, всю ночь не сомкнул глаз, держа на коленях заряженную пищаль.
Рано утром, когда развеяло тучи и низкое солнце заиграло на куполах церквей, Аверьян поднял артель. Наскоро освежились ледяной водой из реки, поели.
— Ну что, братцы, в путь? — спросил Бармин.
— Пора! — отозвались товарищи.
Хотели было уже отчаливать, но тут увидели, что к берегу мчится оленья упряжка. Холмогорцы уставились на нее, как на диво: ни пути, ни дороги, ни снега, ни льда, а сани летят по голой земле — только комки грязи брызжут из-под широких оленьих копыт. Нарты остановились, с них встал Тосана, помахал рукой:
— Эге-е-ей, Аверьян! — поднял с нарт большой мешок, взвалил его на плечо и пошел к судну. Следом за ненцем быстро шла, словно колобком катилась, Еване.
Поморы встретили гостей.
— Уходите? — спросил Тосана, сбросив мешок на землю. — Домой в Холмогоры? А попрощаться забыли?
Аверьян улыбнулся приветливо, похлопал ненца по плечу:
— Мы бы рады попрощаться, да как вас найти? Ехать не на чем, оленей нету…
— Давай, давай, ври! — добродушно отозвался Тосана. — Хороший друг пешком придет. Птицей прилетит! Ладно. Верю, что не могли в мой чум прийти. Нате вам на дорогу. — Он передал мешок Аверьяну. — Оленье мясо. Свежее! Сразу не съедите — засолите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49