Они ее не лелеют — сразу ищут выход. Молодые всегда верят, что выход есть.
В гвардейской кордегардии, что на Моховой, близ церкви святого Сампсония, офицеры все больше безусые. На низких мокрых сводах кордегардии мечутся влажные тени. Шипят сальные дешевые свечи, как тени падают карты на замызганный стол. Круглое лицо торопецкого князя Масальского в сизом от крепкого трубочного табака воздухе кажется вырезанным из сыра. Толстые пальцы, унизаниые фальшивыми бриллиантами, набивают карманы. Масальскому везет…
Его немецкий друг полуполковник Палумхорст в карты не играет. Скуп. Курит трубочку, поглядывает из-за плеча. Делает знаки своему другу. Совсем еще мальчик, Антиох Кантемир, знаки сии не замечает. А если бы и заметил, решил бы, что тот пьян. Полуполковник — герой Священной Римской империи германской нации и друг принца Евгения Савойского, полуполковник для фендрика Кантемира — человек чести. Антиох пьет перцовку. Совсем по-мужски крякает. Сестрицы бы ахнули. Но сестрицы в Москве. А деньги ускользают, яко тень. От табачного дыма и водки кружится голова. И все кажется призрачным и приснившимся. Толстые пальцы Масальского черняками шевелятся на зеленом сукне. Бриллианты дрожат фальшивым блеском.
В кордегардии всегда могут распахнуться двери — и пахнет морозной ночью и убийством. Потому на щелк замка щелкнули курки пистолетов. «Караул!» — долетел далекий голос. Должно быть, на Фонтанке снова грабили.
— Господа гвардия! — вошедший с порога остановил офицеров. — Там бездельники, частный грабеж, А во дворце гибнет Россия!
Все узнали Мишку Бутурлина, известного в гвардии пьяницу и картежника. Но сейчас его мясистое лицо имело соответствующее случаю скорбное и патриотическое выражение. И всем стало как-то неловко, и у всех стали постные и скорбные лица, хотя хотелось крикнуть: «Брось, Мишка!», выпить с ним перцовки и закатиться к веселым мясистым немка". Но как это скажешь человеку, воплощающему гражданскую скорбь? Вот почему ему дали говорить — толстому Мишке.
— Господа гвардия! Полковник умирает — не дадим в обиду полковницу! Светлейший князь Меншиков имеет на вас великую надежду!
Мишку Бутурлина распирало от сознания своей государственной важности.
— Ура! — крикнул простодушный фендрик и тут же осекся.
Толстые пальцы Масальского сдавили плечо, Антиох заморгал горячими южными глазами, ничего не понимая. Во дворце гибло Отечество, была в опасности государыня — фендрик хотел действовать и спасать. Ведь в пятнадцать лет всегда хочется спасать Отечество. Он непонимающе оглядывался. Господа офицеры ухмылялись. Спасение Отечества было делом суетным и неверным. К тому же их отрывали от карт и водки — надежного и полезного предприятия.
Напрасно Мишка Бутурлин кричал о заговоре, врагах Отечества и страшном боярине Голицыне, который на каждой площади и в каждом углу строит козни самодержавству. Масальский ходил с туза. Выходило так, что господа офицеры хотели играть в карты. Спасение Отечества совсем было уже отложили на неопределенный срок, как вдруг немецко-русский полуполковник Палум-хорст стыдливо заговорил о жаловаиьи. Бутурлин крякнул. Не без разочарования достал увесистый черный мешочек. На зеленый стол посыпались желтые кружочки. За полтора года безупречной службы! Вспыхнул золотой костерок.
И странным образом (впрочем, только для фендрика странным) все переменилось. Спасение Отечества становилось неизбежным и скорым делом.
— Долой Митьку Голицына! — горячился неизвестно откуда появившийся одноглазый преображенец. — Он хочет толстопузых бояр вернуть, а нам закрыть все случаи.
Другой незнакомец едва не оборвал все пуговицы на камзоле Антиоха, хотя тот, собственно, и не возражал патриоту.
— Господа! — багроволицый Масальский забрался на стол, задыхаясь от волнения. — Господа! У нас умирает отец, но остается мать!
Он разорвал ворот не совсем чистой рубахи. Огромная фальшивая бриллиантовая запонка отлетела под ботфорты гвардейцев.
— Ура! — гаркнули господа офицеры, на сей раз уже без Антиоха.
То были голоса мужей… мальчики свое откричали.
Мишка Бутурлин тут же, за карточным столом, обрисовал, как следует всем поступать и действовать. По первому же сигналу о кончине государя надлежало немедленно поднять под ружье преображенцев и семеновцев.
— Сигнал, господа, дадут вам светлейший и граф Толстой. Полки ко дворцу поведу я сам. Промедление смерти подобно!
Господа офицеры стали быстро расходиться по гвардейским казармам. Дежурить в кордегардии и охранять петербургских обывателей от воров остался один фендрик Антиох Кантемир.
Отвесив почтительный поклон старому князю, Никита попятился к выходу. Князь, как он и рассчитывал, не провожал. Старик на старомосковский манир был спесив и провожал до дверей только равных.
Случай был нечаянный. Никита нырнул в маленький темный коридор. Замер, прислушиваясь. Где-то играли на клавесинах. Потом проскользнул за двери и лицом к лицу столкнулся с гневным греческим ликом Христа-пантократа. «Батюшки! Да это княжеская молельня». Машинально перекрестился. И дальше, дальше на сладкие звуки пасторали. Княжеский кабинет, крестовая, танцзал, по скрипящему паркету мимо картин и мебели на теплую женскую половину. При быстрых шагах позвякивала тонкая посуда в зеркальных поставах.
Спальня была новоманирная. Посреди — огромная кровать на точеных ножках с балясами. Красная камка с подзором, как у славных мастеров Возрождения. Живые цветы. И в углу клавесин и Мари. Маленькая, хрупкая, перетянутая в поясе. Ничего не соображая, подошел неслышно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29