«Ты, я и большие вожди — мы только что съели ее»? Кто Фонтени в «Мистифицированном судье», как не Джильберт Пинфолд, преследуемый бестелесными голосами, перечислявшими его проступки и извращения, а потом объявившими, что за них он должен понести телесное наказание? Возможно, параллели случайны, но все же с их помощью можно доказать, что Сад в самые напряженные моменты «120 дней Содома» предпочел оставаться на недосягаемой горной вершине Силлинга, возвышающейся над пропастью смеха, представляющей постоянную угрозу для всех форм grand guignol.

5. «Жюстина» и «Жюльетта»
Когда Сад переписал «Злоключения добродетели», превращая их в «Жюстину (1791), а потом — в „Новую Жюстину“, предваряющую „Жюльетту“ (1797), сущность структуры романа осталась неизменной. Но уже в версии 1791 года появилось достаточно много новых персонажей и эпизодов, назначение которых состояло в том, чтобы скрыть упрощенный план философской притчи восемнадцатого века, какой являлся роман раньше. Тон повествования не претерпел изменений. Философия злодеев все так же твердит о тщетности добродетели и безразличии природы к человеческим страданиям. „Теперь давайте подвергнем эту поганую девчонку смерти, которую она заслуживает“, — говорит Брессак о героине. „Такое банальное убийство не имеет ничего общего с преступлением, а просто является исполнением того, чего требуют нравственные устои“.
Среди персонажей, появившихся в версии 1791 года, образ Сен-Флорана словно списан с Сен-Флорентена, королевского министра, несшего ответственность за заточение Сада в тюрьму после скандала с Роз Келлер. Героиня спасает его от нападения бандитов, и он благодарит ее жестоким надругательством. Господин де Жернанд, настоящий романтический вампир, одержим манией вскрывать вены женщин и наполнять их кровью бокалы, вызывая порой гибель своих жертв. Юридическая профессия представлена еще одним персонажем, господином де Кардовиллем, представленным в продолжительной оргии в финале романа. В деле героини он выступает в качестве судьи и навещает ее с друзьями, чтобы немного поразвлечься. Бедную жертву раздевают и заставляют вскарабкаться на кресло, упершись коленями в подлокотники, а локтями в спинку. Далее следует то, что позже она назвала «оргией жестокости».
Другие части «Злоключений добродетели» также разрослись и дополнились деталями. Истязания Терезы и ее спутницы Сюзанны в замке бандитов включают оргии в тайном подвале, где девушек подвергают повешению, но в последний момент веревку обрезают. Такое переживание, согласно Саду, вызывало у объектов сильное сексуальное возбуждение, наступавшее вследствие пережатия спинномозговых нервов. Эта практика имела широкое распространение у древних кельтов.
Эпизод в Сент-Мари-де-Буа также оказался расширен и пополнился более изощренными оргиями и более детальным описанием злодеев и их гарема. Некоторые из дополнений, мало чем помогая развитию сюжета, усиливают сексуальную одержимость садовских тиранов. Один из них, узнав о беременности девушки, впадает прямо-таки в истеричную ярость. Она вместо того, чтобы уничтожать жизнь, создает ее и делает свое тело менее приемлемым для владеющих им. Например, тридцатишестилетнюю женщину в Сент-Мари-де-Буа наказывают за трехмесячную беременность следующим образом: ее заставляют стоять на постаменте высотой в восемь футов и таком узком, что там есть место только для одной стопы. Голая, она стоит на столбе на одной ноге, стараясь сохранить равновесие с помощью балансировочного шеста. На полу внизу расстелены матрасы, чтобы смягчить ее падение, которое должно спровоцировать выкидыш. Но церемониймейстеры предусмотрительно насыпали сверху трехфутовый слой «куманики, остролиста и терновника».
Подобные изощренные средства, ввиду полной нелепости, вряд ли могут в качестве литературного приема служить достижению цели. То же, к примеру, можно сказать и о страсти Клема к «верховой езде», если выражаться его языком. Развлечение это включает катание на спине девушке по комнате, скорее напоминая игру в фанты, чем оргию. Раздувшись от подобных изысков, роман в поздних версиях утрачивает прямоту и форму повести, сходной по стилю с «Кандидом», хотя главная мысль — красота в годину испытаний — усиливается. Но это усиление от частых повторов и изощренной изобретательности способно вызвать лишь комический эффект. По этой причине страдания добродетели представляются менее убедительными, чем могли бы быть, если бы испытания имели больше сходства с неспецифическими ужасами, грозившими героиням Анны Радклиф в «Удольфских тайнах» и «Итальянце».
Отдельные недостатки версии 1791 года в «Новой Жюстине» 1797 года стали еще более явными. Новый вариант увеличился в объеме вдвое. Произошло это за счет введения рассказов первозданных персонажей о собственной судьбе и пространных разглагольствований о понятии аморальности, ставших бичом художественного письма Сада. Кроме того, появился ряд второстепенных персонажей, причудливо смешавших в себе жестокость и добросердечие. Вслед за Роденом, для которого хирургия считалась скорее развлечением, чем профессией, появляется господин де Бандоль, внесший свой вклад в развитие садовской медицины тем, что делал деторождение и роды более трудными для пациентки.
«Новая Жюстина» 1797 года заняла первые четыре тома из десяти, поделив объем с «Жюльеттой». Но большее значение для писательского творчества Сада имела все же «Жюльетта». Философия этого второго произведения не слишком отличается от предыдущего, но эта работа представляет собой более глубокое исследование порока, а не добродетели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137