Природа скоро прикроет эту часть тела отвратительной растительностью, наподобие той, что покрывает тела диких зверей, желая показать таким образом, что ее удел — стыд, темнота и забвение. А еще более вы должны остерегаться того куска плоти у мальчиков, которым вы забавлялись тогда, на чердаке: это змея, дочь моя, и она ввела во искушение нашу общую прародительницу Еву. Да не осквернит вас никогда взгляд или прикосновение к этому мерзкому зверю: иначе он рано или поздно непременно ужалит вас и проглотит.
— Как, возможно ли, святой отец, — в великом волнении вновь заговорила я, — чтобы это была змея и неужели она так опасна, как вы говорите? Ах, она показалась мне такой нежной! она не укусила ни одну из моих подруг. Уверяю вас, что у нее был только маленький ротик и вовсе не было зубов, я хорошо видела...
— Постойте, дитя мое, — остановил меня исповедник, — и послушайте, что я вам скажу. Те змеи, которых вы столь безрассудно касались руками, были еще слишком молодыми и не столь опасными, зато потом они вытянутся, вырастут и бросятся на вас: вот тогда-то вы должны будете остерегаться действия яда, который они с яростью выбрасывают и который отравит ваше тело и душу.
Речи святого отца привели меня в полное замешательство. Я ушла в свою комнату. То, что я услышала, слишком поразило мое воображение, но то, что узнала я о милой змейке, потрясло меня сильнее, нежели предостережения и угрозы, сделанные на ее счет. Однако, добросовестно выполняя все то, что я обещала святому отцу, сдерживая cвой темперамент, я стала примером добродетельного поведения.
Если бы вы знали, дорогой граф, сколько сражений с собой мне пришлось выдержать, прежде чем достигла я двадцати пяти лет и матушка забрала меня из этого проклятого монастыря! Еще лет шестнадцати я впала в состояние полной отрешенности, что явилось следствием усиленных медитаций; благодаря им я поняла, что моей натуре свойственны две большие страсти, которые я не способна примирить между собой. С одной стороны, я всей душой любила Бога и искренне жаждала служить ему так, как меня учили. С другой же стороны, я не могла справиться с таинственными и необъяснимыми желаниями. Милая змейка, вопреки моей воле, постоянно стояла у меня перед глазами независимо от того, спала я или бодрствовала. Иногда, волнуясь, я тянулась к ней рукой, ласкала ее, восхищаясь ее гордым независимым видом, ее твердостью, назначение которой я пока не понимала; сердце мое бешено колотилось. Я приходила в экстаз от этого видения, я дрожала от напряжения, я не помнила себя, рука моя сама находила то яблоко, о котором говорил священник, а палец превращался в змею. В возбуждении от приближающегося наслаждения я теряла способность размышлять, ворота ада приоткрывались передо мной, и я не имела сил удержаться: напрасны были угрызения совести! Я была на вершине сладострастия.
Как мучилась я потом! Пост, власяница, медитация — я искала спасение в них. Я обливалась слезами. И хотя эти средства и достигали цели и на самом деле помогали справиться с разрушительной страстью, но они не могли не отразиться на моем здоровье. Это привело к тому, что я впала в состояние полной апатии, которое непременно свело бы меня в могилу, если бы матушка не забрала меня из монастыря. Пусть невежественные или лживые теологи ответят, кто, на их взгляд, наделил меня одновременно двумя противоречивыми страстями — любовью к Богу и любовью к плотским наслаждениям? Пусть скажут, откуда это: от природы или от дьявола. Но неужели осмелятся они утверждать, что силы эти могущественнее самого Бога? А если обе они подчиняются Богу, то не значит ли это, что он сам позволил страстям овладеть мною, и сами страсти есть дело рук его?
Но, — возразят мне, — вы же получили от Бога способность обдумывать свои поступки и чувства.
Да, обдумывать, но не делать выбор. Разум позволил мне различить две страсти, которые разрывают душу, и именно благодаря способности мыслить, я поняла, что, коль скоро все на свете исходит от Бога, то и страсти мои целиком от него. Но разум, который позволил мне разобраться во всем, не помог сделать выбор. Если Создатель, — ответят мне, — сделал вас хозяйкой собственных прихотей, вы вольны выбирать между добром и злом. Это всего лишь игра слов. И прихоти, и так называемая свобода выбора не имеют никакого значения и существуют лишь постольку, поскольку существуют страсти и желания, одолевающие нас. К примеру, кажется, будто я вольна убить себя, выброситься из окна. На самом деле — ничего похожего: из-за того, что желание жить во мне сильнее, чем желание умереть, я никогда себя не убью. О любом человеке вы можете сказать: в его власти отдать нищим или своему исловеднику сто луидоров, которые лежат у него в кармане. Но и это не так: желание сохранить свои деньги сильнее желания получить бесполезное отпущение грехов, и он оставит свои деньги у себя. Наконец, всякий может легко убедиться, что разум способен лишь оценить степень желания отдаться тому или иному удовольствию или же воздержаться от оного. Из этого знания и происходит то, что мы зовем волей и решимостью. Но и воля, и решимость эти столь же полно зависят от силы страстей и желаний, во власти которых мы находимся. Точно так же четырехфунтовая гиря, положенная на весы, непременно перевесит гирю двухфунтовую. Резонер, воспринимающий лишь внешнюю сторону явлений, может возразить: разве я не волен выпить за обедом по своему выбору бутылку бургундского или бутылку шампанского. И разве не от меня зависит, куда я отправлюсь на прогулку: по большой аллее Тюильри или на террасу Фельянов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70