XVIII век, не желая находиться под влиянием какой-либо традиции, отринул и традицию, вобравшую в себя опыт нации..., спалив и уничтожив плоды прошлого. XVIII век вынужден был все отыскивать и устраивать заново" . Дело в том, что взгляды просветителей сами по себе не выдерживали никакой критики; их идеи могли эффективно воздействовать лишь на человека, не отягощенного багажом интеллектуальных знаний. Но если в теории слабость аргументации удавалось прикрыть легким флером бесстыдной софистики, то на практике подобные фокусы, разумеется, разыгрывались без особого блеска. Как известно, Мао Цзе-дун, оправдывая свои волюнтаристские эксперименты, писал примерно следующее: "Я нуждаюсь в чистой бумаге, чтобы писать на ней самые новые, самые прекрасные иероглифы." Точно так же просветители XVIII века делали ставку на нового человека, свободного от наследия той или иной философской, религиозной или литературной традиции. Подобное стремление к новизне можно было бы только приветствовать (разумеется, делая необходимые в каждом отдельном случае оговорки), если бы практика выведения принципиально новой, освобожденной от традиции человеческой породы получила хоть однажды экспериментальное подтверждение. Но, к огромному сожалению для умов поистине просвещенных, все предпринимаемые ранее попытки избавить человечество от традиции превращали сообщество людей, мягко выражаясь, в обитателей обезьяньего питомника.
Между прочим, просветители первые оказались в числе жертв выдуманной ими догматической идеологии. Вообразив однажды, будто их доктрина представляет собой непререкаемую истину, впоследствии они наделили ее тем могуществом, которым обладает лишь одна правда. Вот почему мыслители XVIII века, позабыв о многочисленных примерах исторически оправданных заблуждений, пытались выдать свои туманные построения за естественный свет разума, при появлении которого рассеивается мрак невежества и предрассудков. В романе "Тереза-философ" показателен в данном отношении эпизод с Буа-Лорье. Опытная сводня, рассчитывавшая превратить очаровательные прелести молоденькой Терезы в солидный капитал, выслушивает от девушки несколько банальных фраз, имеющих весьма отдаленную связь с философией. Казалось бы, в этом нет ничего из ряда вон выходящего, но безымянный автор романа рассуждает по-другому. И мошенница Буа-Лорье претерпевает примечательную метаморфозу. Оказывается, слова Терезы, сумевшей рассеять заблуждения старой сводни, таят сокровенную истину, безуспешно разыскиваемую Буа-Лорье в течение десятилетий ее многотрудной жизни . В действительности отношения между своднями и философствующими девицами легкого поведения вряд ли складывались столь благополучно, как того хотелось бы автору романа.
Упрощенно догматический подход к проблеме человеческого существования не способствовал прогрессу философской антропологии. Но все-таки, несмотря на принципиальную ошибочность принятого им метода, Век Просвещения уже самим фактом своей полной несостоятельности заставляет нас искать истину в совершенно ином направлении, так что мы с полным на то правом можем говорить о негативной пользе данного периода в истории человеческого рода.
Анонимный роман "Тереза-философ", по сути, является романом воспитания, сходным по замыслу и жанру с такими книгами, как "Эмиль" Ж.-Ж.Руссо, "Господин Николя" Ретифа де ла Бретона, "Вильгельм Мейстер" И.В.Гете, "Странствия Франца Штернбальда" Л.Тика и др. Поскольку в упомянутых романах речь, как правило, идет о воспитании личности, то нелишним представляется привести еще один отрывок из книги Э.Фагэ, рассматривавшего, помимо прочего, влияние просветительской идеологии на формирование нового для европейской культуры отношения к человеческой индивидуальности: "Откровение, предание, авторитет власти — все это присуще христианству. Что же касается XVIII века, то он, сделав ставку на человеческий разум, способность людей к постижению истины, религиозную и духовную свободу, верил в безграничное самосовершенствование и законы прогресса, следуя которым, к прошлому относились с нескрываемым пренебрежением. Другими словами, откровение не существует, предание нас обманывает, а власть не нужна вовсе. Отсюда возникло глубочайшее уважение (по крайней мере, в теории) к человеческой индивидуальности, отдельной личности. В те времена полагали, будто бы любой из нас, безразлично тот или этот, способен постигнуть тайну, которая в действительности сохраняется благодаря последовательному чередованию человеческих поколений. За профанацией предания последовало обожествление человека, пришедшее на смену прежнему культу. Отсюда, помимо прочего, возникло также стремление к равенству между людьми, которое, однако же, представляло собой настолько расплывчатое понятие, что определить его содержание с точностью оказалось совершенно невозможным".
Расцвет романа воспитания к середине XVIII века, без всякого сомнения, объясняется тем, что европейское общественное мнение, отвергнув традиционные представления, обратилось к новым педагогическим системам, подкреплявшимся, как правило, целым арсеналом идеологических догм эпохи Просвещения.
Как известно, нелепый миф о возможности воспитания нового человека в сознании передовых мыслителей XVIII века в силу различных обстоятельств превратился в своеобразную аксиому. Но если в гениальных романах, принадлежащих перу выдающихся представителей эпохи Просвещения, абсурдность этого мифа остается незаметной, то в произведениях заурядных, наподобие "Терезы-философа", ослиные уши негодной теории вылезают наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70