– Ответь мне. Здесь никого нет?– Господин сказал, что все могут уходить, – сказала она громко. – А мне не разрешил.– Моя невольница тоже ушла? Она смотрела на меня тупо.– Чернокожая женщина, – нетерпеливо пояснила я. – Эри-ла. Она тоже ушла?– Не знаю.И как только она сказала это, меня сковал первый приступ боли; словно железный обруч стиснул мне нижнюю часть живота, да так сильно, что я испугалась, как бы мои внутренности не выпали на пол.– А-а-а…От боли у меня перехватило дыхание, и пришлось ухватиться за дверь, чтобы не упасть. Судорога длилась десять или пятнадцать секунд, а потом все прошло. Только не сейчас. О Господи, только не сейчас, прошу тебя. Я еще не готова.Когда я подняла голову, то увидела, что девочка глазеет на мой живот.– Ребенок такой большой, госпожа.– Да, да, большой. Танча, послушай меня. – Я заговорила медленно и внятно. – Я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня. Мне нужно, чтобы ты отнесла записку в другую часть города, в дом моей матери возле площади Сант Амброджо. Понимаешь?Она уставилась на меня, а потом издала смешок:– Я не могу, госпожа. Я не знаю, где это, и господин сказал, что остальные могут идти смотреть на войну, но я должна оставаться здесь.Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. О Боже, прошу тебя, если мне суждено рожать сейчас, дай мне хотя бы Эрилу в помощь. Не оставляй меня в доме одну с полоумной девчонкой. Не может быть, чтобы все произошло сейчас. Не может быть. Я просто утомлена и напугана. Лучше отправиться в постель и снова уснуть. А когда я проснусь, дом снова оживится голосами и со мной будет все хорошо.Я стала осторожно подниматься по лестнице. Добравшись до второго этажа, я услышала какой-то шум. Что это – скрип стула или, может, оконный ставень повернулся на петлях? Звук доносился из галереи. Я осторожно прошла по коридору, поддерживая живот снизу, и толкнула дверь.В галерее лучи раннего весеннего солнца заливали золотым светом и мощенный плитами пол, и сами статуи. Тело Дискобола казалось теплым и живым.– Доброе утро, жена.Теперь настал мой черед вздрогнуть. Я обернулась и увидела, что он сидит в другом конце галереи, с книгой на коленях, перед статуей Вакха, в хмельной истоме чуть не валящегося со своего пьедестала.– Кристофоро! Вы меня напугали. Что происходит? Куда все подевались?– Решили присутствовать при историческом событии. Как ты когда-то мечтала. Сегодня утром толпа сорвала службу в Соборе. Доминиканцы бежали и укрылись в Сан Марко, и теперь монастырь осажден.– Боже мой! А Савонарола?– Тоже там, внутри. Синьория уже издала указ о его аресте. Теперь это лишь вопрос времени.Значит, все в самом деле подходит к концу. Я снова почувствовала ноющую боль внизу живота. Похоже, младенец чует политические перемены. Может быть, это все-таки дитя моего мужа.– А Эрила? Она тоже отправилась смотреть?– Эрила? Только не говори мне, что твоя верная Эрила покинула тебя. Я думал, она сопровождает тебя повсюду, куда бы ты ни отправлялась. – Он умолк. До меня слишком поздно дошел подспудный смысл его слов. – Ты так поздно проснулась, Алессандра. Наверное, совсем не спала ночью. Может, расскажешь почему?– Я… я устала, Кристофоро, и, мне кажется, ребенок появится на свет раньше, чем мы ожидали.– В таком случае тебе лучше снова лечь в постель.Да, теперь ошибиться было невозможно: в его голосе звучала холодная пустая учтивость. Когда же он переменился? Может быть, уже тогда, когда принес весть об освобождении художника? Неужели я настолько утратила чуткость, что, несмотря на предостережения Эрилы, не обратила внимания на его перемену?– Известно ли что-нибудь о Томмазо? – спросила я.– А почему ты об этом спрашиваешь?– Я… я просто молилась о том, чтобы он нашелся.Он отвернулся от меня и поглядел на свои статуи. Не будь Дискобол так сосредоточен на своей задаче, можно было бы поверить, что он тоже слушает.– Ты знаешь, наверное, изречение о том, что великие художники способны в своих произведениях говорить только правду. Ты согласна с этим, Алессандра?– Я… я не знаю. Пожалуй, согласна.– А согласишься ли ты, что ребенок есть произведение Божье?– Конечно.– В таком случае возможно ли обнаружить ложь в ребенке? Я почувствовала, как моя кожа покрывается холодным липким потом.– Не понимаю, о чем вы говорите, – сказала я и сама расслышала легкую дрожь в своем голосе.– Не понимаешь? – Он немного выждал. – Твой брат в безопасности.– О! Благодарение Богу. Что с ним?– Он… переменился. Думаю, это наиболее подходящее слово.– А там не удалось…– Не удалось – что? Вытянуть из него правду? С Томмазо этого трудно добиться. Порой он лжет убедительнее, чем говорит правду.Я сглотнула.– Пожалуй, вам следует вспоминать об этом, прежде чем верить каждому его слову, – сказала я мягко.– Пожалуй. А может быть, его необычайные способности к вранью – семейная черта всех Чекки?Я посмотрела на мужа в упор:– Я никогда не лгала вам, Кристофоро.– Правда? – Он тоже посмотрел мне в глаза. – Кто отец твоего ребенка – я?Я перевела дух. Теперь отступать было некуда.– Не знаю.Еще мгновенье он не сводил с меня взгляда, потом отложил книгу в сторону и поднялся.– Что ж, благодарю тебя хотя бы за честность.– Кристофоро… Вы совсем не то подумали…– Я ничего не подумал, – сказал он холодно. – Условием нашего договора был ребенок. А еще, насколько я помню, мы уговаривались с тобой о благоразумии – не о верности. Сам этот брак был ошибкой. Мне следовало бы усвоить урок из прошлого твоей матери. А теперь извини, меня ждут дела.– Что это значит – прошлое мое матери? – Но он уже направлялся к двери. – Нет! Не уходите, Кристофоро, пожалуйста!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123