Моя жизнь сосредоточена здесь. Квартира моя находится в одном из старых купеческих домов на канале (богатство нации копилось веками, и стоит поскрести деревянные полы — и можно уловить аромат этих веков). У меня есть работа, которую я люблю, и даже (что совсем уж удивительно) есть мужчина, который меня любит бескорыстно, не нуждаясь ни в моих деньгах, ни в моей квартире. Я довольна. При том, что раньше я умела довольствоваться (и довольствовалась) меньшим, большего я и не желаю.
Обычно в таком настроении я вспоминаю, что пора звонить Анне хотя бы для того, чтобы доставить ей приятность вывести меня из состояния самодовольства своими подтруниваниями. В минуты более сентиментальные меня посещает мысль, что на плаву нам помогает оставаться наша дружба. В то время как супруги скучают, а одинокие ожесточаются, верные подруги чутко блюдут взаимные интересы. Конечно, лепту свою внесла и Лили, но равновесие в заботах друг о друге у нас установилось до ее появления на свет.
По пятницам мы связываемся по телефону. Не всякую неделю, конечно. Иногда тут вмешиваются дела или отлучки, но, как правило, перезваниваемся мы а пятницу, а в ту пятницу, помнится, я очень ждала разговора, так как до этого несколько недель мы пропустили и я чувствовала потребность наверстать упущенное. А кроме того, наверно и даже наверняка, во мне гнездилось смутное беспокойство о ней, подозрение, что в жизни ее могли происходить события, мне пока не известные. Но я была уверена, что все для меня прояснится. Потому что в конце концов она все мне расскажет, как это всегда делала и я.
Обычно мы приурочивали наши звонки к десяти часам вечера. Дожидались времени, когда Лили уж почти наверняка отправлялась в постель и мы могли поговорить всласть, чаще всего в присутствии Пола, который готовил что-нибудь изумительное с восточными пряностями и на кунжутном масле, но при этом не возражал, однако, чтобы Анна ела его стряпню, не отрываясь от телефонной трубки. Поэтому когда в 7.50 вечера в пятницу раздался телефонный звонок, в то время как на сковороде у меня доходил тонко нарезанный лук, а стекло водочной стопочки и мое сознание туманила вторая порция водки, я сразу поняла, что звонят слишком рано и, значит, это не она.
— Эстелла? Ты?
— Привет, Пол. Как дела?
— Прекрасно. Слушай, Анна случайно не у тебя?
— Анна? Нет. А почему ты вдруг решил?
— Зн... ну, просто она уже неделю как уехала. И мы подумали, не к тебе ли она завернула на обратном пути?
Небо в открытых окнах начало лиловато синеть, сгущаясь в сумерки. Снизу до меня доносится чух-чух туристского катерка, первым отправляющегося в вечернее экскурсионное плавание по каналам.
— Нет. Ее у меня нет. А куда она отправилась?
— В Италию.
— В Италию? Зачем?
— Толком не знаю. Ты общалась с ней в последнее время?
— Нет. Уж недели две, как мы с ней не говорили по телефону. — Прижав покрепче к уху трубку мобильника, я направилась с ним к плите, чтобы не упустить лук на сковородке. — У тебя встревоженный голос, Пол. Ты нервничаешь?
— Возможно. Она должна была вернуться вчера вечером. Но о ней ни слуху ни духу. Похоже, она пропала.
Анна. Пропала. Я налила себе еще водки и выключила огонь под сковородкой с луком. После того, что я услышала, мне было не до ужина.
Отсутствие — Четверг, утром
В четверг, в свое последнее утро во Флоренции, Анна вернулась в сувенирную лавку рядом с отелем. Стиль заведения был бесспорно итальянским — смесь ярко-желтого хрома и элитного китча: цветное стекло парфюмерных флаконов, вправленное в серебряную филигрань, амурчики из папье-маше, заимствованные не то у Фра Анжелико, не то у Диснея, затейливые футляры для компакт-дисков, выполненные в форме падающей Пизанской башни, — и все это по ценам, соотносимым лишь с непомерной экзотичностью этих творений.
Деревянная лошадка, однако, была иного рода; не столь претенциозной, более живой. Она привлекла внимание Анны еще при первой ее прогулке по городу. Позднее Анну потянуло вернуться, чтобы узнать цену, но жгучее солнце загнало к тому времени город в послеполуденную сиесту, и рассмотреть табличку с ценой, плашмя лежащую на стеклянной полке, можно бьшо только через витринное стекло. Похоже было, что стоит лошадка 60 тысяч лир, что даже при самом хорошем обменном курсе — а курс здесь был хорошим — означало свыше двадцати фунтов. Для подарка ребенку дороговато. Впрочем, увлечение Лили лошадьми было уже не совсем детским — к каждому новому пополнению коллекции она относилась трепетно и с благоговением, скорее как к предмету поклонения, чем как к игрушке, чья участь — быть сломанной. Анна так и видела то место на полке, где будет гордо выситься это украшение коллекции, пока его, вместе с его собратьями, не спустят вниз для ежедневной прогулки по ковру в спальне и дальше — в простор холла.
Лили за игрой. Она мысленно любовалась картиной, которая, наряду с массой других, всегда была с ней, в ее сердце. Даже теперь, когда, по замыслу, она должна была вкусить одиночества, Лили продолжала вторгаться в ее сознание, Разве я не самое главное в твоей жизни? Как же ты могла вообразить мир без меня? Вся ее внутренняя жизнь была настолько захвачена дочерью, что временами она сомневалась, что сможет когда-нибудь вместить туда что-нибудь другое или кого-нибудь еще. Нельзя сказать, что это причиняло ей страдание — с рождения Лили времени на страдания у нее не оставалось, недовольна она была скорее самой собой. Что частично и объясняло это путешествие во Флоренцию — исполнение давнего и настойчивого желания, хитрый маневр, план возрождения.
И долгое время здесь она наслаждалась пьянящей тишиной уединения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95