Сокрушенная его уходом, Анна храбрилась, притворяясь, что все не так плохо. Первая схватка — но я осталась жива. Ему не запугать меня. Что же дальше? Не захочет же он морить меня голодом. Это было бы бессмысленно. Надо только подождать, когда он придет во второй раз. Тут уж я не растеряюсь, сердито думала она, буду во всеоружии, это уж точно.
С рождением Лили Анна привыкла к определенным ограничениям — не все места были ей доступны, не всякий успех по плечу, для многого у нее не оказывалось ни времени, ни кругозора. Вообще-то не такая уж это была потеря. Раньше она уже начинала разочаровываться в себе и в жизни, так как неумолимое наступление во всех областях эры феминизма требовало от нее быть лучше и храбрее, чем она была в действительности, толкало вперед, не позволяя останавливаться на достигнутом и насладиться им. Но с появлением Лили все переменилось. Факт рождения у нее дочери был сам по себе чудом, что избавляло Анну от тяги утвердиться в мире, подчиняя его себе. Она почувствовала чуть ли не облегчение от того, что ничто больше не толкало ее вперед и бешеный гон окончен. Теперь она все больше убеждалась в том, что не в состоянии и дальше ценой огромных усилий пробиваться и делать карьеру. Но ничто не вечно под луной, и примерно год назад ее качнуло в другую сторону. Она постепенно начала осознавать, что Лили вот-вот исполнится семь, скоро начнется ее школьная жизнь. Она уже умеет читать и вечерами иногда предпочитает делать это сама, а не требовать, чтобы мама ей читала или рассказывала. У нее появились подруги, с которыми она проводила вечера, в чьих домах иногда оставалась на ночь — тщательно отобранные девочки, хихикавшие и закрывавшие перед твоим носом дверь, когда ты пыталась вклиниться в игру. Конечно, если что-нибудь не задавалось, если она заболевала или случалось что-нибудь, вызывавшее слезы или разочарования, в Лили обнаруживался ребенок, но постепенная, подспудная метаморфоза с ней все-таки происходила. Анна начала задумываться о будущем, когда Лили подрастет.
Эти размышления омрачала легкая тень: ее смущало, что станет с ней самой, когда дочь ее будет самостоятельна и материнство перестанет определять ее жизнь. Мир тоже не стоял на месте, как не стояли на месте ее друзья и коллеги. У Пола появился Майкл, а Стелла... даже и у нее теперь был . Рене. Ей не нужен был мужчина (по крайней мере, она не думала, что он ей нужен), но это не означало, что она всю жизнь собирается провести в одиночестве. Она пробовала опять заняться работой, стала сама писать и предлагать темы, вместо того чтобы брать то, что дают. Не помогло. А сочинительство казалось увлекательным, пока пишешь, результат же не удовлетворял. Постепенно она начала осознавать, что ее жизнь ее не устраивает.
Поэтому, наткнувшись в субботней газете на броское объявление о горящих и потому дешевых рейсах в Европу, она, недолго думая, схватила телефонную трубку. Неожиданно урвать у судьбы три дня. И на что только она надеялась? Вспомнить прошлое, побыть с самой собой наедине? Надеялась на приключение? Что ж, все это она получила с лихвой. Вопрос теперь в том, как положить этому конец.
Первый день клонился к вечеру, постепенно темнело. Голод теперь обосновался в ней не менее прочно, чем страх. Она пила воду из-под крана, наливая ее в пластмассовую кружку для зубной щетки; кружку она держала возле кровати и отпивала из нее маленькими глотками, имитируя еду. Он не возвращался. Измученная, уставшая от переизбытка впечатлений, еще не совсем пришедшая в себя после отравления, она не давала себе уснуть. Непредсказуемость его подтачивала ее силы, сокрушала. Допуская, что он мог поймать ее на слове и оставить умирать без еды, она одновременно страшилась его возвращения и того, что может произойти, если он застанет ее спящей. Встав, она принялась двигать через всю комнату кресло, которым в конце концов подперла дверь. Его это не остановит, но по крайней мере она выиграет время.
А потом я буду во всеоружии, думала она, хоть и не знала, что под этим подразумевает.
Отсутствие — Суббота, утром
Церковь, третья из тех, что они осмотрели этим утром и самая труднонаходимая из них, пряталась за домами на окраине поселка. Стиль ее был строг — простой каменный фасад, относившийся ко времени, когда христианство было еще молодо и потому скромно. Когда они, уже ближе к полудню, наконец отыскали ее, церковь оказалась запертой, но табличка на дверях гласила, что смотритель живет по соседству и его можно вызвать в любое время.
— Наверное, устроил себе раннюю сиесту. Разбудим его?
Она вскинула на него глаза.
— Не знала, что ты читаешь по-итальянски. Он пожал плечами.
— Ну, знаю отдельные слова. И не рискну прочесть их вслух, — сказал он. — Разговаривать будешь ты.
Когда им удалось разбудить смотрителя и он явился, это оказался старик, такой же древний, как сама церковь, согбенный наподобие готической арки и со взглядом туманным, как старинное стекло. Но разум, однако, у него не затуманился, и едва он ступил под церковные своды, стало ясно, что историю этой церкви он знал прекрасно. Уже много лет ей не случалось слышать такого густого тосканского диалекта, и понимать его речь ей было непросто. Все же основное она улавливала; они стояли с ним в проходе, и она переводила, стараясь делать это как можно лучше.
— Он говорит, что эта церковь была построена в одиннадцатом—двенадцатом веках в ряду других церквей на Пути Паломника, но что люди в этой местности жили еще со времен римлян и воздвигнуты эти церкви трудами исключительно местных жителей, в том числе ремесленников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95