Это не было детской фантазией. Мы посидели еще немного, со всех сторон окруженные ночной тьмой. Я представила себе костер в ночи и целую армию маленьких мохнатых зверьков, с любопытством глядящих на него из темноты. Быть может, мы рассказываем детям сказки перед сном, чтобы отогнать от себя ночные страхи?
— Она странно говорила, — наконец пробормотала девочка.
— Странно? А чем странно?
— Не знаю. — Она слегка передернула плечами. — Когда она сказала «до свидания», голос у нее был такой... печальный, словно она не хочет класть трубку. Я даже заплакала. Я хотела еще что-нибудь сказать, но ее уже не было на проводе. А потом Пол стал орать мне в ухо, и вы оба примчались, и я испугалась.
Я почувствовала, как внутри у меня что-то екнуло, словно в животе разверзлась черная дыра, которая сейчас поглотит меня. Почему это сердечная боль всегда так отдается в животе?
— О, Лили, — сказала я, крепко обняв девочку, — дорогая моя! Просто она, наверное, очень огорчилась, что не смогла сесть на самолет.
В полумгле я увидела, как она крепко зажмурилась, чтобы не заплакать. Она так делала всегда, с раннего детства, когда еще училась ходить и все время падала.
— По-моему, нехорошо было Полу так на меня кричать.
— О, он не нарочно! Ты же знаешь Пола. — Я помолчала. — А она слышала его крики? Ты еще говорила с ней, когда он подключился?
— Не знаю. Наверное, нет.
— А она знает, что у тебя все в порядке? То есть она спросила об этом у тебя?
—Да.
— И что ты ей сказала?
— Сказала, что все чудно.
Чудно. Это было словечко Лили на все случаи жизни. Чудная погода, чудная жизнь, чудная школа, все чудно. В свое время наши с ней телефонные разговоры нередко исчерпывались этим кратким словом. Я так привыкла к нему, что даже попыталась как-то применить его в деловом разговоре. Все сошло отлично. Чудно сошло. Не то что сейчас.
— Я рассказала ей, что ты мне утку выиграла, — добавила она, видимо полагая, что это меня взбодрит.
— Не я же выиграла! Выиграла ты!
— Да, но ты помогала мне держать сетку.
— А насчет панды ты сказала? Она кивнула.
— Вот, наверное, поэтому голос ее и был таким печальным. Она услышала обо всем этом и пожалела, что не была с нами, не веселилась, как мы.
— Да. — Она взвесила сказанное. — Наверное, ей этого хотелось. Что ж она не приезжает домой?
— О, она приедет, дорогая, обязательно приедет.
Мы еще посидели немного. Она высвободилась из моих объятий, и теперь я не могла сказать, что она чувствует. Я внезапно забеспокоилась, не делаю ли какой-то ошибки.
— А когда твоя мама умерла — я хочу сказать, в детстве, когда ты была маленькой, — заговорила наконец Лили, по-прежнему не глядя мне в глаза, а уставясь на ступени лестницы, — тогда ты скучала по ней?
Скучала ли я? Я вновь перенеслась в родительскую спальню: вот я стою там, глядя на то место на кровати, где обычно спала мама, и покрывало там такое гладкое, блестящее, как море в штиль, и на секунду я опять почувствовала разверзшуюся внутри меня дыру.
— Да, — ответила я. — Я очень по ней скучала. Но твоя мама, Лили, не умрет. Она просто немного задерживается.
Мы еще посидели с ней. Все слова, что приходили мне на ум, казались фальшивыми и ненужными. Я чувствовала, как подрагивает в моей руке ее ручка. Помоги ей, Стелла. Придумай, как это сделать.
— Хочешь, остаток ночи будем спать вместе? — спросила я, крепче прижав ее к себе. Может, это поможет заснуть?
Я не ожидала, что она согласится, но она согласилась, и, сгребя ее в охапку, я понесла ее наверх по лестнице.
Отсутствие — Воскресенье, утром
В середине ночи он отпер дверь ее комнаты.
Она лежала в постели, приобняв рукой лошадку. Она не спала.
После его ухода она долго вспоминала и проигрывала их беседу — так влюбленный ищет тайные смыслы в словах, сказанных при первой встрече. Не помогло. Чем больше времени проводила она в его обществе, тем большую зыбкость и неустойчивость чувствовала. Чем меньше он говорил, тем подозрительнее она становилась, и с каждым новым его признанием она все меньше верила ему. Впрочем, женщина действительно была. Это подтверждали снимки. И между ними существовали какие-то отношения, это было совершенно ясно, хотя отношения вовсе не те, о которых он говорил. Старомодное ухаживание, счастливое супружество, печальная кончина — в наши дни даже романы и то не так слащавы. А если это было правдой, зачем так долго уверять ее в этом? Здесь и заключалась странность. Все произошедшее — ее умыкание, плен, его гостеприимство — говорило ей об одержимости, но кем? Ею или умершей? Для чего она ему понадобилась — в качестве замены или просто как свидетель? Могло показаться, что ему надо уверить ее в чем-то, чтобы увериться самому. И она подозревала даже, что в известном смысле он не слишком ею интересуется, глядя не на нее, а скорее сквозь. Может ли это означать, что он собирается сдержать слово и отпустить ее? И сдержит ли свое слово она — подождет ли покорно, пока он ее отпустит? Ответы на оба вопроса казались очевидными.
Но, так или иначе, спать сегодня ей не придется. Еда сделала свое дело, преобразовав дневную потерянность в беспокойство и энергию. Она еще и еще раз обежала комнату в поисках чего-то, что могла пропустить. Исчерпав таким образом все возможности спальни и ванной, она погасила свет и забралась в постель, где, глядя на потолок, мысленно обследовала уже весь дом, пробуя окна и двери, дергая замки, и наконец выбиралась на свободу, пока воображаемый он спал над своими пузырьками с проявителем.
Мысленно она все возвращалась в ту темную комнату. Если он проводил в ней столько времени, может быть, и сейчас он там?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95