..Сотни защитников крепости, не пожелавших убежать и оставить ее врагу, собрались уже здесь, на площади перед башней. Из улиц и переулков подходили все новые люди. Бухар-жырау широко взмахнул рукой:— Видите эти стены… Сам Чингисхан не смог их проломить, и монголы вступили в этот город только тогда, когда последний его защитник умер от голода… Сколько их было после этого — владык, которые хотели покорить Сауран: Тимур, моголистанские ханы, грозный Абулхаир, коварный Абдуллах-хан. Но не о них главная моя речь. Я хочу рассказать о твоих славных предках, кузнец Науан!..Люди в недоумении переглядывались. Они привыкли к певцам, которые рассказывали о славных подвигах ханов и султанов. А какие могут быть подвиги у предков простого кузнеца? Да еще все в городе знали, что родом Науан из рабов.— Да, мой Науан… В Сауране всегда получалось так, что хакимы, которым поручена защита города, бежали, а на стены поднимались люди «черной кости». Так было и при Абулхаире, когда город защитил простой батыр Орак, по прозванию Одноглазый. А в последнюю осаду, когда эмир Бухары Абдуллах-хан пожелал войти в город, ему не дали этого сделать два брата-батыра из рабов. Это были твои предки, Науан!..— Я слышал про это… — сказал в наступившей тишине кузнец Науан. — Но как это все происходило, никто не знает. По-разному говорят об этом люди…— Я расскажу тебе, как все было на самом деле!Жырау сел прямо на древние камни и тронул струны домбры… * * * — В глазах Абдуллах-хана, эмира Бухары, засветилась улыбка, чуть ощетинились и приподнялись усы, порозовели щеки. Посторонний человек сразу бы подумал, что грозный эмир радуется чему-нибудь. Но Хасен-ходжа, его наставник и везир, с первого взгляда понял, что тот рассвирепел. Он хорошо знал, что если засветятся радостью сероватые глаза и улыбка тронет кончики рта у эмира, то быть чьей-то смерти…За многие годы службы так и не смог привыкнуть ученый Хасен-ходжа к этому свойству своего господина. Говорят, что крокодил проливает слезы перед тем, как проглотить жертву. * * * Но это у крокодила не от жалости, а от предвкушения. Абдуллах, не в пример крокодилу, не плакал, а смеялся в предвкушении чьей-либо смерти. Обычно он делал это в присутствии жертвы. Но во дворце сейчас никого больше нет, кроме него, Хасена-ходжи…Чем же прогневил он, послушный и исполнительный ходжа, своего властителя? Неужели тем, что не ко времени доложил о битве при Таласе, в которой Баба-султан на днях по существу разгромил верного эмиру Абдуллаху хана Шагая? Но, может быть, все же не на него сердится вседержавный Абдуллах-хан. О, дай Аллах!.. Иншалла!..Круто повернувшись, эмир Абдуллах подошел к многоцветному окну. Отсюда, из башни дворца, видна была вся священная Бухара, до горизонта утонувшая в садах. Тут и там из моря деревьев вырывались к небу стройные минареты, крыши и башни бесчисленных дворцов и караван-сараев. По стенам, дверям и воротам домов, раскрашенных во все известные человеческому глазу тона, затейливой вязью вьются строфы из Корана. Не случайно властитель Бухары считается не просто ханом, а еще и эмиром — наставником веры, призванным следить за чистотой нравов во всех ханствах и султанатах этой части света.Ни звука не доносится сюда из огромного, уснувшего от зноя города. Только мягко журчит вода в придворцовых арыках да слышится время от времени шуршанье листьев от перелетающих с ветки на ветку птиц в дворцовом саду. И все же это второй по величине город ханства. Первый — вечный Самарканд, который вместе со священной Бухарой отобрал когда-то у тимуридов прадед эмира Абдуллаха — грозный Мухамед-Шейбани. Многое происходило потом, и в 964 году хиджры, то есть в 1557 году, его снова отвоевал у тех же тимуридов сам двадцатичетырехлетний Абдуллах. В Бухаре оставил он свою ставку и своего отца — хана Искандера, с него началось Бухарское ханство.Эмир отошел от окошка. Глаза его скользнули по красным хорасанским коврам на полу, по висящим на стенах мечам, саблям, ятаганам, кинжалам из дамасской стали в разукрашенных золотом и драгоценными камнями ножках, по круглому низкому столу из полированного можжевельника, на котором стояли вазы с изогнутыми ножками, фарфоровые пиалы с шербетом, золотые блюда со сладостями и фруктами. Но мысли его были далеко.— Я нуждаюсь в твоем совете, ходжа… — Сероватые глаза эмира по-прежнему смеялись. — Что мне предпринять, если нанявшийся ко мне на службу враг благоволит другому моему врагу?— Нужно, нужно казнить его, святейший эмир!— Так… Перебежавший к нам хан Шагай и сын его Тауекель не захотели принести мне головы Баба-султана и Бузахура. Я подчиняюсь твоему совету, мудрый везирь. Только твои уговоры заставили меня решиться на это! Но это будет после взятия Туркестана, Саурана, Сыгнака… * * * … После положенного войску трехдневного отдыха эмир Абдуллах-хан начал подготовку к штурму. Первая среда месяца второго рабиу (28 марта 1582 года) была, по предсказаниям звездочетов и старым приметам, счастливым днем. Взошедшее солнце осветило пятьдесят тысяч закованных в синие латы воинов, которые сидели на крепконогих, широкогрудых боевых конях. Несколькими рядами окружили они Сауран, и каждый ряд был на лошадях другого цвета. Помимо конных линий напротив каждых ворот выстроилась клином ударная тысяча. Подгоняемые нагайками рабы подтаскивали к стенам осадные машины, волокли длинные лестницы и связки камыша, которыми предстояло засыпать ров с водой. У западных ворот города стояла ударная тысяча Убайдуллы-султана на серых ахалтекинских аргамаках, с севера готовилась к штурму тысяча султана Абдумумина — единственного законного наследника эмира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104