Он уже ощущал на себе соболезнующие взгляды друзей, чуял радость многочисленных врагов. Не надев даже воинских доспехов, батыр Баян снял со стены юрты березовый лук и вложил в колчан две стрелы с закаленными на огне наконечниками. Потом он застегнул свой широкий пояс, вышел из юрты и молча сел на с Тулпар-кока. Весь аул провожал его взглядами, пока не скрылся он за волнистым горизонтом…Да, никто не задержал его, никто не крикнул ему: «Остановись, батыр!» Долго ровным стремительным галопом мчался поджарый и сильный Тулпар-кок. Мчался он одни сутки, вторые… Когда на второй день солнце начало склоняться к западу, увидел Баян-батыр впереди две черные точки. Он знал, кто это, и нисколько не увеличил бег своего коня. Как бы ни были быстроноги оба темно-рыжих скакуна, на которых уходили Ноян и Куралай, их еще не тренировали для долгого бега, а кроме того, они давно не были под седлом и нагуляли лишний жир на сочных пастбищах Убагана…Беглецы тоже узнали догоняющего их всадника и поняли, что он в нечеловеческом гневе.— Быстрее… Быстрее! — шептала Куралай, и они все подстегивали и подстегивали уставших коней.Солнце еще висело над горизонтом, когда впереди показалось урочище Жолды-Озек. Это было несчастливое, обойденное Богом место, представляющее собой лишь голый бесплодный солончак, окаймленный жесткими кустами таволги, курая и баялыша. Вот почему жырау Асан-Кайгы — Асан-Горемыка назвал его не Жолды-Озек, а Канды-Озек, что означает «Кровавая лощина». Полный суеверного страха род атыгай, которому принадлежало это урочище, никогда не выезжал сюда на джайляу.Заметив впереди Кровавую лощину, Ноян понял, что обречен на смерть. Резко дернул он поводья своего коня и повернул его к брату.— Нет, не задерживайся! — крикнул он начавшей придерживать своего коня джунгарке. — Спасайся, а я встречу свою судьбу, как подобает батыру!..Потом он соскочил с коня, безоружный, пошел навстречу своему брату.— Прости меня, коке! — Он протянул вперед обе руки, и улыбка появилась на его пухлых детских губах. * * * Гулко, протяжно запела стрела, выпущенная из бухарского лука. Ломая ребра, вонзился каленый наконечник в горячее сердце Нояна.— О кокежан, что вы сделали!..С криком смертельно раненной птицы подлетела и бросилась к падающему на землю юноше Куралай. Выпрямившись на стременах, посмотрел на нее батыр кровавыми глазами и выпустил вторую стрелу. С насквозь пробитым сердцем упала девушка рядом с любимым.И тогда, сделав полный круг на коне возле мертвых, пал на землю сам Баян-батыр. С глухим рыданием повалился он на тело своего единственного брата, и содрогался весь, и выл, как волчица, потерявшая детенышей. «О, горе мне, горе!» — ревел он, ударяя себя кулаками по голове. И вдруг застыл, потрясенный. Яркими, живыми глазами смотрела на его муки джунгарка Куралай. В грозной улыбке приоткрылся пунцовый рот, и радость удовлетворенной мести светилась на ее остывшем лице. В первый раз за всю свою жизнь в ужасе закрыл свои глаза батыр. Может быть, все это показалось ему, сломанному великой скорбью. Потому что, услышав тихий стон, батыр открыл глаза, и она улыбнулась ему печально, без всякого гнева…— О коке, похороните нас вместе с Нояном, не кладите земли между нами!..Сказав это, она закрыла свои прекрасные раскосые глаза, словно бы спешила опередить заходящее солнце.Всю ночь недвижно просидел батыр Баян над двумя трупами, а как только показалось солнце, принялся рыть кинжалом горько-соленую землю Кровавой лощины. Просторной и глубокой была могила влюбленных. Он положил их вместе и ни одной горсточки земли не проронил между ними…После смерти влюбленных Баян-батыр три дня был в Кровавой лощине. Почерневший, заросший, угрюмый, вернулся он в аул и сразу же приказал седлать боевых коней. Этим и объяснялась его задержка. * * * У Теликоля все обрадовались его приезду, но были удивлены его потемневшим лицом. Говорили, что он болен, но никто ничего толком так и не узнал. Баян-батыр приказал своим джигитам не упоминать о случившемся, и, глубоко уважая своего предводителя, они сдержали слово.Лишь наедине Баян-батыр покаялся в содеянном Аблаю.— Я не знаю, почему я так поступил… — сказал он и опустил голову. — Может быть, это была и месть отвергнутого мужчины. Так или иначе: вот моя голова, рубите ее!— Мы бы сделали это, если бы ты поступил иначе. Твои переживания пусть остаются при тебе, но переход казахского юноши на сторону врага всегда карался у нас смертью. * * * И приговор в таких случаях выносили и приводили в исполнение самые близкие родственники. Если они отказывались это сделать, то сами карались смертью. Это древнее правило, и не теперь нам отказываться от него!…Голос Аблая звучал глухо и гневно. Он смотрел куда-то вдаль, поверх головы батыра, и тому стало почему-то спокойней.— Да, мой султан, вы говорите правду… — сказал он. — Но у меня в груди остается незаживающая рана. Вылечить ее можно только кровью: чужой или… или своей!— Что же, тебе уже завтра представится эта возможность! — спокойно ответил Аблай.В тот же день, посоветовавшись с прибывшим сюда ханом Абильмамбетом и не дожидаясь подхода войск Младшего жуза под начальством хана Нуралы, Аблай, получивший от ертоулов необходимые сведения о нынешнем расположении туменов Галден-Церена, двинул свою конницу на Туркестан и захваченные джунгарами присырдарьинские кочевья. Это произошло в начале второго месяца желтоксан, и войско Аблая насчитывало свыше сорока тысяч всадников. Это был первый большой наступательный поход казахского войска со «времени великого бедствия».Казахское войско было, как диктовалось военно-кочевой тактикой того времени, разбито на три традиционные части, которые двигались в трех направлениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104