Зато была уверенность в безопасности, хотя бы относительной. Насколько я знаю, никто из ребят не заглядывал в мой уголок. Может, и нашлись бы желающие, но другие не позволили бы никому нарушить установившиеся между нами прекрасные дружеские отношения.
Теперь, когда закончились боевые действия, я особенно остро ощутила, каково быть одной в мужском коллективе. Ведь кроме моих ребят рядом жило много других мужчин, молодых и здоровых, соскучившихся за годы войны по женскому вниманию и ласке. Для меня начались трудные дни уже в другом плане, главным образом в психологическом и бытовом. Поначалу проблемы возникали буквально на каждом шагу. Взять хотя бы такой житейский вопрос, как туалет. Стоял один на всех на открытом месте деревянный туалет на улице в нескольких десятках метров от дома, и виден он был со всех сторон. Иду туда. Все смотрят, кто-то что-то кричит вслед. Иду и еле сдерживаю себя, чтобы не оглянуться, не вернуться, не побежать. Мне обидно и неловко, но вариантов-то нет. Или еще: все строем идут в построенную неподалеку русскую баню, но я-то не могу с ними идти, а помыться просто необходимо. Ребята хохочут, ждут, что будет дальше. Хорошо, что Столбов нашелся: «Все помоются, потом ты пойдешь, а мы с Петром и Алексеем покараулим». И стояли, караулили, пока я мылась. А где сушить свое нижнее белье? Не вывесишь же на улице на виду у всех.
Таких проблем оказалось великое множество. Но понемногу все отрегулировалось, утряслось. Гораздо хуже было другое – чисто мужское окружение, в котором я оказалась единственным объектом любовных притязаний. А ведь мне было всего 19 лет, и я по-настоящему страдала от бесконечных приставаний офицеров. Из-за них я отказалась питаться в офицерской столовой, к которой меня прикрепили в порядке исключения как единственную в подразделении женщину. Дня два-три я ходила туда, но скоро мне стало противно: иду, бывало, а на меня нацелены десятки мужских глаз. Было такое ощущение, будто сквозь строй меня пропускают. Решила отказаться от «привилегии», стала ходить в солдатскую столовую. В любую погоду вместе с ребятами в строю с котелком в руках ходила в столовую, которую лишь условно можно было так назвать. Прямо на улице стояли сколоченные из досок длинные столы, врытые в землю такие же скамейки, над ними деревянный навес – такой была наша столовая. Зато, когда я садилась за стол, передо мной всегда оказывалась горка вкусных вещей – конфеты, шоколад, печенье. Это мои дорогие солдатики так баловали меня. Первое время кормили нас ужасно: утром овсяная каша, в обед – овсяный суп, такая же каша и кисель из овсянки, на ужин снова овсяная каша. Мы очень остро ощущали изменения в нашем питании. Последнее время в Пруссии часть находилась на самообеспечении, питались мы прекрасно. Я уже упоминала, что и свежим мясом нас баловали, и парным молоком. А после завершения боевых действий перевели на централизованное снабжение. Постепенно все наладилось, но какое-то время нас кормили одной овсянкой. Ребята развлекались и, выходя из-за стола, издавали дружное и громкое: «И-го-го».
А я вела неравную войну с моими влюбчивыми командирами. От этой войны страдала не только я, но и мои сослуживцы.
Однажды командир дивизиона капитан Г. жестоко наказал весь взвод из-за моей непокорности. Повод-то был пустяковый. В тот вечер в штабе полка показывали художественный фильм. Естественно, что всем, в том числе и мне, хотелось посмотреть его. Комиссар разрешил взводу пойти на просмотр. Нас сопровождал один из командиров, шли мы туда строем и с песней. Сеанс закончился очень поздно, мы вернулись около двух часов ночи все вместе. Вот тут-то и разразилась гроза. Оказывается, я зачем-то потребовалась капитану, меня разыскивали, но не нашли. И когда мы пришли, капитан, невзирая на глубокую ночь, приказал немедленно вынести все кровати, а вместо них построить двухъярусные деревянные нары. Столбов просил оставить кровать хотя бы для меня: «Все-таки она девушка, товарищ капитан». Но Г. ответил грубо и зло: «Она здесь не девушка, а младший сержант». Так припомнил он мне мои слова, сказанные однажды в ответ на его приставания: «Для вас я не девушка, товарищ капитан, а младший сержант». За одну ночь солдаты построили для себя нары, мою кровать тоже сменили на деревянный топчан. А я еще раз услышала: «Черт принес ее к нам, столько неприятностей из-за нее». Мне было невероятно обидно, но я понимала, что ребята действительно страдали из-за меня.
Капитан Г. постоянно унижал меня мелкой местью и придирками. Вот, к примеру, такой случай. Служил в дивизионе замечательный сапожник, уже немолодой. Он решил сшить мне брезентовые сапоги, в кирзовых-то было жарко и тяжело. Увидел капитан, запретил: младшим чинам не положено. Не разрешил он мне сменить ужасный брезентовый ремень на кожаный, по той же причине – не положено. Все знали, что во многих частях девушкам разрешались некоторые вольности в ношении военной формы. Наш командир демонстративно все запрещал.
Но на этом дело не кончилось. Дошло до того, что меня вместе с другими солдатами посылали в наружный дозор по ночам. Мужчины спят, а я с автоматом хожу по улице, охраняю их. Мои верные «рыцари» не могли, конечно, остаться безучастными к этому безобразию. Мне они ничего не сказали, но вскоре я заметила, что у меня появилась охрана. Выглядело это забавно: я хожу вокруг расположения, а в некотором отдалении от меня, старательно маскируясь в кустах или за деревьями, следует кто-нибудь из ребят. Прятались они, естественно, не от меня, а от командиров, которые не только запретили бы подобную самодеятельность, но и наказать за нее могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55