ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Прежде чем Эдгар ушел, они поклялись в вечной дружбе.
Казанова пошел к судье, получил временное распоряжение, вручил его судебному исполнителю, пошел с ним в жилище Шарпийон, он увидел ее сидящей у камина во всем черном отвернувшись от него, увидел еще, как судебный исполнитель касается своим жезлом трех сестер, мать и тетку, и ушел. Его раздраженное рвение, его испуг при виде ее показал ему, что яд еще глубоко сидит в нем. Так же поспешно он убежал уже в Милане из игорного зала, что бы не проиграть последние деньги. Казанова уже был в бегстве от любви, от игры, от самого себя.
Четырнадцать дней подряд Казанова не слышал ничего нового. Шарпийон каждый день ходила в тюрьму, чтобы там пообедать с матерью и теткой. Она обежала полгорода ища деньги для залога, чтобы выпустить из заключения треx сестер. Гудар предлагал свое посредничество. Он рассказал Казанове, что Шарпийон объявила Казанову чудовищем, ни за что она не пойдет к нему и не станет просить, чтобы их освободили. Как признает Казанова, она показала больший характер, чем он.
Как-то утром к Казанове смеясь вошел Эдгар и отсчитал ему семь тысяч франков за векселя Аугспургер-Шарпийон в обмен на квитирование и расписку. Смеясь, он признался, что сам влюбился в Шарпийон. Казанова предостерег его: эта женщина только обманет его.
Однажды вечером Казанова вернулся домой в роскошном праздничном костюме с большого бала у Корнелис в честь наследного принца Брауншвейгского. Едва он въехал на свою улицу, он услышал голос: «Доброй ночи, Сенгальт!». Он высунул голову наружу, чтобы ответить. Он увидел, что его коляску окружили люди с пистолетами. Один из них воскликнул: « Именем короля!».
Они хотели увести его в Ньюгейскую тюрьму. Так как он и даже прохожие протестовали, они устроили его в одном из домов в Сити, где он ждал до утра; потом они повезли его к судье. Он сидел в конце зала и был слеп, с повязкой на глазах; это был Джон Филдинг, а не его брат Генри, знаменитый романист, как думал Казанова. Судья говорил с ним по-итальянски: «Господин Казанова из Венеции. Вы приговариваетесь к политическому заключению в тюрьмах Великобритании. Вы обвиняетесь в том, что хотели обезобразить прелестную женщину и два свидетеля подтверждают это. Эта женщина требует защиты от суда. Поэтому вас посылают на остаток жизни в тюрьму».
Казанова протестовал. Он никогда не поднимал руки на женщин, он никогда не поднимал руки на эту Женщину. Свидетели фальшивые. Он давал мисс Шарпийон лишь доказательства своей нежности.
Судья заявил, что в этом случае он должен представить двух горожан, двух домовладельцев, которые внесут залог в двадцать гиней. Потом он может идти домой. До того его отведут в Ньюгейт, худшую тюрьму Лондона. Толпа заключенных, среди них те, кого должны повесить на этой недели, встретила его насмешками и криками. Он пошел в одиночную камеру. Через полчаса его снова повели к судье. Пришли его виноторговец, и его портной, чтобы поручится за него. В нескольких шагах от него стояли Шарпийон со своим адвокатом, Ростам и Гудар.
Казанова пошел домой «после самого нудного для своей жизни, смеясь над своими неудачами».
Казанова пишет: «Первый акт комедии моей жизни был окончен. Второй начался на следующее утро».
Глава девятнадцатая
Второй акт комедии — и третий
Но мы помним, что мы живы! Радуйтесь, друзья мои. Я прошу Вас! Я был когда-то таким же, как вы!
Петроний Арбитр, «Пир у Тримальхиона»
Этот злосчастный подсудимый Высокого суда Венеции ходит и ездит везде, чувствуя себя в безопасности, он высоко держит голову, он отлично снабжен. Он принят во многих хороших домах… Этому человеку самое большее сорок лет, он высокого роста, блестяще выглядит, силен, у него смуглая кожа и живые глаза. Он носит короткий парик каштанового цвета. Говорят, что у него мужественный и ценный характер. Он много говорит о своем поведении, показывает образованность и мудрость.
Бандьера, венецианский резидент в Анконе, на Совете Десяти, 2.Х.1772, когда Казанове было 47 лет
Каждого характеризует его сердце, гений и желудок.
Князь Шарль де Линь Казанове
Матери местечка жаловались, что Казанова на всех их маленьких девочек наводит помрачение.
Мемуары Шарля де Линя
Tota Europa scit me scire scribere.
Вся Европа знает, что я умею писать.
Казанова, латинское письмо неизвестному, 1792.
Как и во многих комедиях мировой литературы, первый акт был самым лучшим. Казанова с блестящим разумом и экстравагантным мужеством исследующий самого себя, точно понял и недвусмысленно выразил, что тот Казанова, которого он сотворил своим существованием и своим сочинением, что тот Казанова, который стал легендой, тот молодой, тот единственный или по меньшей мере первый, великий Казанова на самом деле утонул тогда в Лондоне у Вестминстерского моста, но не в Темзе и ее «совсем особенной воде», а скорее в море времени, чтобы таким сияющим вынырнуть снова в меняющихся волнах будущего.
Человек, выглядевший господином, когда нагой шевалье танцевал под музыку слепцов с двумя нагими девушками, был в свои 38 лет не старым, а еще вполне боеспособным, но это был уже другой человек.
Любящим и влюбленным он оставался всю жизнь. Авантюристом он остался даже в замке Дукс, когда десять или тринадцать часов подряд писал историю своих приключений. Старым этот неистощимый источник жизни не был никогда, даже когда он стал немощным, подагрическим, не покидающим постели.
Но он точно знал и недвусмысленно выразил: очарование изменило ему уже тогда в Лондоне на Вестминстерском мосту. Его покинула уверенность всегдашнего победителя. Банкротство следовало за банкротством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Казанова пошел к судье, получил временное распоряжение, вручил его судебному исполнителю, пошел с ним в жилище Шарпийон, он увидел ее сидящей у камина во всем черном отвернувшись от него, увидел еще, как судебный исполнитель касается своим жезлом трех сестер, мать и тетку, и ушел. Его раздраженное рвение, его испуг при виде ее показал ему, что яд еще глубоко сидит в нем. Так же поспешно он убежал уже в Милане из игорного зала, что бы не проиграть последние деньги. Казанова уже был в бегстве от любви, от игры, от самого себя.
Четырнадцать дней подряд Казанова не слышал ничего нового. Шарпийон каждый день ходила в тюрьму, чтобы там пообедать с матерью и теткой. Она обежала полгорода ища деньги для залога, чтобы выпустить из заключения треx сестер. Гудар предлагал свое посредничество. Он рассказал Казанове, что Шарпийон объявила Казанову чудовищем, ни за что она не пойдет к нему и не станет просить, чтобы их освободили. Как признает Казанова, она показала больший характер, чем он.
Как-то утром к Казанове смеясь вошел Эдгар и отсчитал ему семь тысяч франков за векселя Аугспургер-Шарпийон в обмен на квитирование и расписку. Смеясь, он признался, что сам влюбился в Шарпийон. Казанова предостерег его: эта женщина только обманет его.
Однажды вечером Казанова вернулся домой в роскошном праздничном костюме с большого бала у Корнелис в честь наследного принца Брауншвейгского. Едва он въехал на свою улицу, он услышал голос: «Доброй ночи, Сенгальт!». Он высунул голову наружу, чтобы ответить. Он увидел, что его коляску окружили люди с пистолетами. Один из них воскликнул: « Именем короля!».
Они хотели увести его в Ньюгейскую тюрьму. Так как он и даже прохожие протестовали, они устроили его в одном из домов в Сити, где он ждал до утра; потом они повезли его к судье. Он сидел в конце зала и был слеп, с повязкой на глазах; это был Джон Филдинг, а не его брат Генри, знаменитый романист, как думал Казанова. Судья говорил с ним по-итальянски: «Господин Казанова из Венеции. Вы приговариваетесь к политическому заключению в тюрьмах Великобритании. Вы обвиняетесь в том, что хотели обезобразить прелестную женщину и два свидетеля подтверждают это. Эта женщина требует защиты от суда. Поэтому вас посылают на остаток жизни в тюрьму».
Казанова протестовал. Он никогда не поднимал руки на женщин, он никогда не поднимал руки на эту Женщину. Свидетели фальшивые. Он давал мисс Шарпийон лишь доказательства своей нежности.
Судья заявил, что в этом случае он должен представить двух горожан, двух домовладельцев, которые внесут залог в двадцать гиней. Потом он может идти домой. До того его отведут в Ньюгейт, худшую тюрьму Лондона. Толпа заключенных, среди них те, кого должны повесить на этой недели, встретила его насмешками и криками. Он пошел в одиночную камеру. Через полчаса его снова повели к судье. Пришли его виноторговец, и его портной, чтобы поручится за него. В нескольких шагах от него стояли Шарпийон со своим адвокатом, Ростам и Гудар.
Казанова пошел домой «после самого нудного для своей жизни, смеясь над своими неудачами».
Казанова пишет: «Первый акт комедии моей жизни был окончен. Второй начался на следующее утро».
Глава девятнадцатая
Второй акт комедии — и третий
Но мы помним, что мы живы! Радуйтесь, друзья мои. Я прошу Вас! Я был когда-то таким же, как вы!
Петроний Арбитр, «Пир у Тримальхиона»
Этот злосчастный подсудимый Высокого суда Венеции ходит и ездит везде, чувствуя себя в безопасности, он высоко держит голову, он отлично снабжен. Он принят во многих хороших домах… Этому человеку самое большее сорок лет, он высокого роста, блестяще выглядит, силен, у него смуглая кожа и живые глаза. Он носит короткий парик каштанового цвета. Говорят, что у него мужественный и ценный характер. Он много говорит о своем поведении, показывает образованность и мудрость.
Бандьера, венецианский резидент в Анконе, на Совете Десяти, 2.Х.1772, когда Казанове было 47 лет
Каждого характеризует его сердце, гений и желудок.
Князь Шарль де Линь Казанове
Матери местечка жаловались, что Казанова на всех их маленьких девочек наводит помрачение.
Мемуары Шарля де Линя
Tota Europa scit me scire scribere.
Вся Европа знает, что я умею писать.
Казанова, латинское письмо неизвестному, 1792.
Как и во многих комедиях мировой литературы, первый акт был самым лучшим. Казанова с блестящим разумом и экстравагантным мужеством исследующий самого себя, точно понял и недвусмысленно выразил, что тот Казанова, которого он сотворил своим существованием и своим сочинением, что тот Казанова, который стал легендой, тот молодой, тот единственный или по меньшей мере первый, великий Казанова на самом деле утонул тогда в Лондоне у Вестминстерского моста, но не в Темзе и ее «совсем особенной воде», а скорее в море времени, чтобы таким сияющим вынырнуть снова в меняющихся волнах будущего.
Человек, выглядевший господином, когда нагой шевалье танцевал под музыку слепцов с двумя нагими девушками, был в свои 38 лет не старым, а еще вполне боеспособным, но это был уже другой человек.
Любящим и влюбленным он оставался всю жизнь. Авантюристом он остался даже в замке Дукс, когда десять или тринадцать часов подряд писал историю своих приключений. Старым этот неистощимый источник жизни не был никогда, даже когда он стал немощным, подагрическим, не покидающим постели.
Но он точно знал и недвусмысленно выразил: очарование изменило ему уже тогда в Лондоне на Вестминстерском мосту. Его покинула уверенность всегдашнего победителя. Банкротство следовало за банкротством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141