— удивительно спокойно, сильным голосом крикнул Богдан. — Ведь это мой верный джура!
Протяжное, точно стон или вздох, «ах» пронеслось по залу и затихло. Сидевшие за столом стали переговариваться шепотом, удивлялись или осуждали такую распущенность казачьих джур. А Богдан все так же спокойно, громко начал читать:
— «…Мы, недостойные слуги королевских владений…»
Киселю показалось, что глаза писаря метали молнии, когда он быстро окинул его взглядом, прочтя эти слова.
— «…светлейшего Сената и всей Речи Посполитой верные подданные: Левко Бубновский и Лютай, войсковые есаулы; черкасский полковник Яков Гугнивый, каневский — Андрей Лагода, корсунский — Максим Нестеренко, переяславский — Илляш Караимович, белоцерковский — Клиша и миргородский — Терентий Яблуновский…»
То ли для отдыха, то ли желая привлечь еще большее внимание полковников к тому, в чем они считают себя виновными перед Короной, Богдан сделал паузу. Посмотрел на входную дверь — не схватили ли гусары сумасбродного Карпа? И, совсем успокоившись, отвел руку с пергаментом в сторону, посмотрел на стоявших неподалеку старшин. Может, желая убедиться, как это полагалось писарю, все ли покорно склонили головы, опустив руки, как на исповеди у священника. А потом по-деловому и торопливо перечислил имена военных судей, чуть слышно назвав и свое имя войскового писаря. И прочел:
— «…обещаем на будущее, что не только у нас, но и у наших потомков навечно останется память о каре, понесенной за непокорность непобедимой королевской власти и всей Речи Посполитой да их милосердии…»
К каждому слову писаря казацкого, а не шляхетского рода внимательно прислушивался Кисель. Он боялся не того, что Хмельницкий пропустит что-нибудь, а замены слов. Это бросило бы тень на него, добропорядочного составителя этого выдающегося документа, свидетельствовавшего о казацкой покорности. От писаря, у которого джура такой сорвиголова… всего можно ожидать!
— «…Была это вина нашей старшины, — еще громче и выразительней изрек писарь, — старшины, забывшей о Куруковском договоре, скрепленном нашей кровью, в котором были определены условия, установленные для Запорожского войска его милостью паном Станиславом Конецпольским. Забыли мы и о нашей присяге и прежде всего об уважении к старшинам, назначенным под Росавой от имени королевской власти вельможными комиссарами Адамом Киселем, подкоморнем черниговским и полковником Станиславом Потоцким, почтенным родственником польного гетмана Николая Потоцкого. Пушки, добытые в кровавых боях за Дунаем и принадлежащие Запорожскому войску, мы увезли из Черкасс. Да еще осмелились кроме установленного Короной семитысячного войска реестровых казаков выставить отряды вооруженных украинцев, избрав, вопреки воле Короны, старшиной мерзкого Павлюка, и выступили на свою погибель супротив войск ясновельможного Николая Потоцкого, чтобы завязать бой с войсками, руководимыми его милостью. Но сейчас на месте этого сражения под Мошнами и Кумейками сам бог исполнил свой жестокий карающий приговор над нами…»
Адам Кисель не выдержал, нервно коснулся руки Богдана, в которой был пергамент. «Прервав чтение, Хмельницкий резко повернулся к Киселю, кивнул головой, соглашаясь с не высказанными сенатом возражениями. И еще раз повысил голос:
— «…Сам бог исполнил свой священный и справедливый приговор над нами так, что королевские рыцари разгромили наш лагерь, захватили пушки, отобрали хоругви и все знаки, наших полков и клейноды. И мы лишились заслуженно полученных нами от правительства Речи Посполитой наград, свидетельствующих о казацкой славе. Большая часть славного казачьего войска сложила свои головы, а жалкие остатки его ясновельможный польный гетман со своими королевскими войсками настиг под Боровицей, окружил и, карая судом божьим, хотел всех перебить в штурмовой атаке на том же самом месте, где были уничтожены старшины. Тогда все мы, чтобы прекратить пролитие христианской крови и сохранить свои жизни для службы Речи Посполитой, попросили пощады у ясновельможного цельного гетмана. Наших старшин Павлюка, Томиленко и других, которые довели нас до такого позора и всего злого, мы передаем в руки победителя — пана польного гетмана. Что касается Скидана, возглавлявшего бунт, который удрал, обязуемся сообща найти его и доставить ясновельможному пану гетману. А в отношении старшого над нашим войском, которого мы испокон веков избирали сами, ясновельможный, в наказание нас, запретил избирать в дальнейшем до справедливого решения этого дела королем и правительством Речи Посполитой. Мы присягаем верно подчиняться поставленному над нами ныне переяславскому полковнику пану Илляшу Караимовичу, который остался верным Короне и указам милостивого короля и правительства Речи Посполитой. А чтобы вымолить милосердие короля, мы посылаем избранных от нас послов в Варшаву, к пресветлому Сенату всей Речи Посполитой, а также к великому гетману ясновельможному пану Станиславу Конецпольскому. Что же касается Запорожья, челнов и количества вооруженной охраны, обязуемся всегда быть готовыми, как войска Короны, к походу под водительством его гетманов, как только получим приказ: то ли сжечь наши челны, то ли вывести из Запорожья чернь, если ее окажется больше, чем необходимо для охраны. В деле реестров, запутанном теперь, после разгрома казачества, полагаемся на милосердие и волю короля, всей Речи Посполитой и панов гетманов. Какой порядок установит из милосердия король, такой мы и примем и будем придерживаться его в полной преданности Речи Посполитой на вечные времена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183