на многих камнях, валявшихся на земле, остались фрагменты полустёртых барельефов. До сих пор он не обращал на них внимания, сосредоточившись только на стенах. А может быть, те, что лежали скульптурной резьбой вниз, земле удалось сохранить?
Перкен опередил его мысль. Он позвал возчиков, которые живо соорудили рычаги из молодых деревьев и начали переворачивать плиты. Камень медленно приподнимался, делая на одном из ребёр поворот, и снова падал с глухим звуком «пам!», являя сквозь сеть разбегавшихся во все стороны, обезумевших мокриц очертания какой-нибудь фигуры. В оставшееся на земле углубление, чистое и гладкое, словно литейная форма, падала новая плита, и камни, один за другим, показывали свой лик, разъедаемый землёй на протяжении целого века сиамских нашествий, показывали его вопреки кошмару насекомых, дрожащие ряды которых, ломаясь на глазах, но сохраняя при этом благоразумие, устремлялись в лес, надеясь найти там защиту. И чем больше барельефы показывали свои источенные формы, тем больше Клод проникался уверенностью, что унести можно лишь камни с одной из стен главного храма, оставшейся стоять.
Украшенные резьбой с двух сторон, угловые камни изображали двух танцовщиц, сюжет был высечен на трёх поставленных друг на друга камнях. Самый верхний, если толкнуть его хорошенько, наверняка упадёт.
— Сколько, по-вашему, это стоит? — спросил Перкен.
— Обе танцовщицы?
— Да.
— Трудно сказать; во всяком случае, больше пятисот тысяч франков.
— Вы уверены?
— Да.
Значит, пулемёты, за которыми он ездил в Европу, были тут, в этом лесу, который он так хорошо знал, в этих камнях… А есть ли храмы в его районе? Быть может, они сулили ему гораздо больше, чем пулемёты; нельзя ли, если он отыщет там несколько храмов, вмешаться в дела Бангкока и вместе с тем вооружить своих людей? Ещё один такой храм — это десять пулемётов, двести винтовок… Завороженно глядя на памятник, он забывал о большом числе храмов без всяких скульптур, он забывал о Дороге… Ему грезились смотры со сверкающей линией солнца, играющего на стволах пулемётов, искрой вспыхивающего у точки прицела…
А Клод тем временем велел расчистить землю, чтобы камень при падении не разбился о другой. Пока мужчины передвигали плиты, он разглядывал скульптуру: одну из голов, губы которой чуть тронула улыбка — так обычно улыбаются все кхмерские статуи, — покрывал тонкий мох голубовато-серого цвета, напоминавший пушок на европейских персиках. Трое мужчин толкнули её плечом все разом — она пошатнулась и упала прямо на ребро, уйдя поэтому довольно глубоко в землю. Её перемещение оставило на камне, где она стояла, две блестящие борозды, вдоль которых стройными рядами шествовали матовые муравьи, крайне озабоченные спасением своих яичек. Зато этот второй камень, верхняя часть которого теперь обнажилась, стоял не так, как первый; он был вделан в ещё не разрушенную стену, зажат между двумя плитами весом в несколько тонн. Высвободить его оттуда? Для этого пришлось бы повалить всю стену; и если камни скульптурных частей из отборной керамики с большим трудом, но всё-таки можно было передвигать, другим, огромных размеров, предстояло оставаться на месте до тех пор, пока несколько веков или прорастающие на развалинах смоковницы не повергнут их наземь.
Как это сиамцам удалось разрушить столько храмов? Ходили слухи о слонах, которых будто бы привязывали к этим стенам в большом количестве… Но слонов нет. Поэтому придётся отрезать или отбить этот камень, чтобы отделить скульптурную часть, с которой разбегались последние муравьи, от простой, вделанной в стену.
Возчики дожидались, опершись о свои рычаги из дерева. Перкен вытащил из кармана молоток и зубило; самое разумное было, конечно, очертить зубилом небольшой пласт в камне и отделить его. Он тут же принялся за дело. Но то ли он неумело обращался с инструментом, то ли керамика была слишком твёрдой, только отскакивали лишь маленькие кусочки, всего в несколько миллиметров толщиной.
Туземцы же справятся с этим ещё хуже, чем он.
Клод не отрывал от камня глаз… Гладкий, крепкий, тяжёлый, на фоне дрожащей листвы и солнечных бликов; исполненный вражды. Он уже не различал ни бороздок, ни керамической пыли; последние муравьи ушли, не забыв ни единого из своих яичек. Камень этот стоял тут, упрямый, словно живое существо, равнодушный и, похоже, вовсе не собиравшийся сдаваться. В душе Клода зрел гнев, глухой и дурацкий гнев; он упёрся и изо всех сил толкнул плиту. Его отчаяние нарастало, ища выхода. Перкен, застыв с поднятым молотком, полуоткрыв рот, следил за ним взглядом. Этот человек, так хорошо знавший лес, понятия не имел о камнях. Ах, побыть бы с полгода каменщиком! Может, заставить тянуть за верёвку всех мужчин разом?.. Пустое дело, всё равно что скрести по камню ногтями. Да и как пропустить верёвку? Меж тем под угрозой была его жизнь… Да, жизнь. Всё упорство, напряжение воли, вся сдерживаемая ярость, что вели его через лес, наткнулись вдруг на эту преграду, этот недвижимый камень, вставший между ним и Сиамом.
Чем больше смотрел он на него, тем больше проникался уверенностью, что не доберётся до Та-Меана с повозками; к тому же разве камни Та-Меана не похожи на эти? Желание победить терзало его ничуть не меньше, чем жажда или голод, заставляло в исступлении сжимать пальцы на ручке молотка, который он только что вырвал у Перкена. От злости он ударил по камню что было силы; молоток подскочил несколько раз, в тишине прокатился смешной, жалкий отзвук; солнечный луч скользнул по блестящей поверхности раздвоенного выгнутого конца молотка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51