Он был привязан кожаными ремнями. «Слепой?» — спрашивал себя Клод, не в силах вымолвить ни слова или обратиться с вопросом к Перкену.
Меж тем это жалкое лицо было обращено к ним. К ним или к свету? Клод так и не нашёл взгляд, который искал, но ведь Перкен говорил, что Грабо кривой, а мужчина стоял не лицом к двери, а вполоборота.
— Грабо!..
Надежда не получить ответа, и всё-таки…
Мужчина произнёс несколько слов каким-то фальцетом.
— Was? — задыхаясь, выкрикнул Перкен.
— Но он ведь говорил не по-немецки!
— Нет, не мои, это я… Что? Что?!
Раб пытался приблизиться к ним, но ремни удерживали его у конца перекладины, и каждое движение толкало его на орбиту мельницы — либо вправо, либо влево.
— Да сделай же круг, чёрт побери!
И тотчас оба белых почувствовали, что больше всего они опасаются приближения этого существа. То было не отвращение и не страх, а священный ужас, трепет перед нечеловеческим началом, который Клод недавно изведал у погребального костра. А тот опять, как только что, сделал два шага вперёд (и опять колокольчик) и снова остановился.
— Значит, он всё-таки понял, — прошептал Клод.
Он понял и эту фразу тоже, хотя сказана она была очень тихо.
— Кто вы такие? — спросил он наконец по-французски своим странным голосом.
Немое отчаяние охватило Клода: как ответить на этот неоднозначный вопрос — назвать свои имена, сказать «французы», «белые» или ещё что?
— Скоты! — заикаясь, вымолвил Перкен.
Вопрос, звучавший до сих пор в каждом его слове, даже в приказании сделать круг, исполнен был ненависти. Он подошёл и назвал своё имя; Клод явственно видел два натянутых века, приклеившихся к несуществующей кости. Коснуться этого человека, чтобы хоть что-то наконец связало их с ним! Как вызвать мысль на его лице, обезличенном этими веками с вертикальными шрамами, этой ужасающей грязью? Перкен вцепился руками в его плечи.
— Что? Что?
Мужчина повернул лицо не в сторону Перкена, стоявшего совсем рядом с ним, а к свету. Щёки его судорожно дёрнулись, он собирался что-то сказать. Клод жадно ловил звуки этого голоса, страшась того, что ожидал услышать. И наконец услыхал:
— Ничего…
Мужчина вовсе не был безумен. Он тянул это слово, будто хотел добавить ещё что-то, но не похож был на человека, который ничего не помнит или просто не хочет отвечать; это был человек, изрекавший свою истину . А между тем (Клоду невольно вспомнилось: «Кончай, и вся недолга») то был самый настоящей мертвец. Надо было вдохнуть что-то в этот труп, ведь делают же утопленнику искусственное дыхание…
Дверь, хлопнув, закрылась. С исчезновением солнечных лучей тюремный сумрак снова окутал их. Клод думал только об одном: мои — те самые мои — были тут, вокруг него. Мрак тюрьмы проник в его сознание, он бросился к двери и, распахнув её, сразу обернулся: как и после их появления, мужчина, поражённый светом дня, сделал шаг вперёд со своим колокольчиком, вздрагивая, точно запуганное животное: видно, у него был рефлекс на свет и голос, возникающие одновременно.
Перкен подобрал палку, упавшую в солнечный прямоугольник после того, как Клод распахнул дверь: то была уздечка — ветка с бамбуковым наконечником, похожая на боевые стрелы. Он сразу бросил взгляд на плечи мужчины, но тот уже повернулся к ним лицом. Перкен достал свой нож, разрезал подпруги: лезвие с трудом проникало в грубо завязанные узлы, шишковатые, но хитроумные, и он старался резать как можно дальше от рук. Ему пришлось подойти вплотную, чтобы разрезать постромку. Став свободным, человек не двигался с места.
— Ты можешь идти!
Он двинулся вперёд, вдоль стены, следуя привычным путём, напрягая поясницу, и чуть было не упал. Сам не зная почему, Перкен повернул его на четверть оборота и подтолкнул к двери. Тот снова остановился, почувствовав вдруг свободу в плечах, и тотчас вытянул вперёд руку — первый характерный жест слепого. Рука Перкена, свободная с той минуты, как он кончил резать, лежала на перекладине и вдруг нащупала невыносимый колокольчик. Перкен в ярости перерезал верёвку, на которой тот держался, и со всего размаха швырнул его в дверной проём. Услыхав на земле позвякивание, мужчина открыл рот, наверняка от изумления, а взгляд Перкена устремился вслед за звуком: снаружи, в нескольких метрах от них, мои пытались заглянуть внутрь хижины. Их было много — несколько рядов голов над согбенными телами.
— Прежде всего надо уйти отсюда! — сказал Клод.
— Шагайте, но сначала с закрытыми глазами! Иначе вы дрогнете из-за яркого света, и тогда они могут наброситься на вас.
Закрыть глаза в такой момент? Ему почудилось, что больше их уже не открыть. Он кинулся вперёд, глядя в землю, собрав все силы, чтобы не замешкаться. Линия мои отпрянула, остался только один из них. «Верно, хозяин раба», — подумал Перкен. Он двинулся к нему.
— Фиа, — сказал он.
Мои пожал плечами и отошёл в сторону.
— Что вы сказали?
— Фиа, вождь, это слово всё время повторял переводчик. Отступают, чтобы вернее настигнуть, может, и так… А тут ещё этот, чёрт бы его подрал!
Слепой не пошёл за ними, он остановился на пороге хижины и при свете дня казался ещё страшнее. Перкен вернулся и взял его за руку.
— В нашу хижину.
Мои последовали за ним.

III
В хижине вождя — ни души; на стене, во мраке — белый пиджак. Мои стали полукругом на некотором расстоянии от них; Перкен узнал проводника.
— Где вождь?
Проводник медлил ответить, казалось, вражда уже началась. И всё-таки он решился в конце концов.
— Уехал. Вернётся сегодня вечером.
— Неправда? — спросил Перкена Клод.
— Пошли скорее в свою хижину!
Каждый взял Грабо под руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51