— Мои?
— И они, и лес, и лесная лихорадка.
— Я так и предполагал.
— Стало быть, не будем говорить об этом: я человек привычный… Поговорим о деньгах.
— Всё очень просто: маленький барельеф, какая-нибудь статуэтка стоят около тридцати тысяч франков.
— Золотых?
— Вы слишком многого хотите.
— Тем хуже. Мне нужно по крайней мере десять камней. И для вас десять, стало быть, всего двадцать.
— Двадцать камней.
— Это, конечно, не страшно…
— Впрочем, один барельеф, если он действительно хорош, например какая-нибудь танцовщица, стоит по меньшей мере двести тысяч франков.
— Из скольких камней он состоит?
— Из трёх-четырёх…
— И вы уверены, что сможете продать их?
— Уверен. Я знаю самых крупных специалистов и в Лондоне, и в Париже. Так что организовать публичную продажу будет совсем нетрудно.
— Нетрудно, но потребуется время?
— Никто вам не мешает продать просто так, я имею в виду — без всякой публичной продажи. Эти предметы — большая редкость: спрос на азиатские вещи сильно повысился в конце войны, а с тех пор ничего существенного не нашли.
— И ещё один вопрос: предположим, что мы отыщем храмы…
(«Мы», — прошептал Клод.)
— …Каким образом вы рассчитываете извлечь украшенные скульптурной резьбой камни?
— Это будет самое трудное. И я подумал…
— Огромные глыбы, если я не ошибаюсь?
— Да, но обратите внимание: кхмерские храмы сооружались без цемента и без фундамента. Складывались, как складываются замки из фишек домино.
— Давайте посчитаем: размер каждой такой фишки пятьдесят сантиметров поперёк и метр в длину… Получается что-то около семисот пятидесяти килограммов. Лёгкие вещицы!..
— Сначала я думал, что, может быть, лучше пилить вдоль на небольшую глубину, чтобы отделить только внешнюю резную часть, но потом отказался от этой идеи. По скорости больше всего подойдёт пила для металла, у меня такие пилы есть. А главное, придётся уповать на время, которое разрушило почти всё до основания, на смоковницы, прорастающие сквозь руины, и сиамских поджигателей, довольно хорошо справившихся с тою же работой.
— Я видел больше развалин, чем храмов… К тому же искатели кладов тоже там побывали… До сих пор мысли о храмах у меня всегда были связаны только с ними…
Перкен отошёл от карты; он смотрел, не отрывая глаз, на лампочку; Клод спрашивал себя, о чём он думает и что означает этот невидящий взгляд — взгляд мечтателя. «Что я знаю об этом человеке?» — снова задумался он, поражённый отсутствующим выражением его лица, отражавшегося в зеркале над умывальником. Тишину нарушал лишь размеренный стук в машинном отделении; каждый из них пытался по достоинству оценить противника, чтобы вырвать у него согласие.
— Ну что?
Отодвинув карту, Перкен сел на койку.
— Оставим возражения. По зрелом размышлении план этот можно осуществить — дело в том, что раньше я вообще не размышлял, я мечтал о том времени, когда у меня будут деньги… Я вовсе не претендую на бесспорный успех, который может прийти сам собой: со мной такого не бывает. Однако поймите меня правильно: если я всё-таки соглашаюсь, то в первую очередь потому, что так или иначе должен идти к мои.
— Куда именно?
— Это гораздо севернее, но одно другому не мешает. Точное направление, куда мне надо, я узнаю только в Бангкоке: я буду искать — вернее, разыскивать — одного человека, к которому относился с огромной симпатией и большим недоверием… В Бангкоке я получу результаты расследования, проводившегося туземными властями относительно его исчезновения, как они это называют. Мне думается…
— Значит, вы согласны?
— Да… что он отправился в район, которым я в своё время занимался. Если он мёртв, я знаю, как быть. Если же нет…
— Что тогда?
— Я против его присутствия… Он всё испортит…
Разговор перескакивал с одного предмета на другой слишком быстро: Клод едва поспевал следить за его нитью. Изъявив своё согласие, Перкен сразу же отключился. Клод проследил за его взглядом: оказалось, Перкен внимательно изучал его отражение в зеркале. На какое-то мгновение Клод увидел свой лоб, выдающийся вперёд подбородок глазами другого. И этот другой думал в эту минуту именно о нём.
— Отвечайте только в том случае, если вам захочется ответить…
Взгляд Перкена стал более сосредоточенным.
— …Почему вы хотите взяться за это?
— Я мог бы ответить вам: потому что у меня почти не осталось денег, и это, в общем-то, сущая правда.
— Есть другие способы заработать их. Кстати, зачем они вам нужны? Не для того же, чтобы получать удовольствие.
«А вам?» — подумал Клод.
— Бедность не позволяет выбирать своих врагов, — сказал он вслух. — Я с недоверием отношусь к мелочному бунту мелкой сошки…
Перкен продолжал смотреть на него, взгляд его казался настойчивым и в то же время рассеянным, затуманенным воспоминаниями, Клоду он напомнил умудрённый взор священников; но вот выражение его стало более жёстким.
— Из своей жизни ничего нельзя сделать.
— Зато она кое-что делает из нас.
— Не всегда… Чего вы ждёте от своей?
Клод сначала не ответил. Прошлое этого человека преобразилось в опыт, воплотилось в мысль, которую он высказывал намеком, отражалось во взгляде, поэтому его биография утратила всякое значение. Их сближению могло способствовать лишь то, что у людей есть самого сокровенного.
— Мне кажется, я главным образом знаю, чего не жду от неё…
— Каждый раз, как вам приходится выбирать, вы…
— Выбираю не я, выбор делает сила сопротивления.
— Но чему?
Он нередко и сам задавался этим вопросом, поэтому ответил сразу же:
— Сознанию смерти.
— Истинная смерть — это крушение надежд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51