– Смотри, какое оно голубое – совсем как твои глаза! Из самого центра поляны небо казалось огромным. Его великолепия не затеняли ни деревья, ни лианы, ни листва.
Густая растительность толпилась за пределами шабоно, позади бревенчатых заграждений, охранявших доступ в деревню. Казалось, деревья терпеливо дожидаются своего часа, зная, что их вынудили отступить лишь на время.
Потянув меня за руку, ребятишки свалили нас с Сисиве на землю. Первое время я не могла разобраться, кто чей родитель, потому что дети кочевали от хижины к хижине, ели и спали там, где им было удобно. Только о младенцах я точно знала, чьи они, так как они вечно висели подвязанными к телам матерей. Ни днем, ни ночью младенцы не проявляли никакого беспокойства независимо от того, чем занимались их матери.
Не знаю, что бы я стала делать без Милагроса. Каждый день он по нескольку часов обучал меня языку, обычаям и верованиям своего народа, а я жадно записывала все это в блокноты.
Разобраться, кто есть кто у Итикотери, было весьма непросто. Они никогда не называли друг друга по имени, разве что желая нанести оскорбление. Ритими и Этеву называли Отцом и Матерью Сисиве и Тешомы (детей разрешалось называть по имени, но как только они достигали половой зрелости, этого всячески избегали). Еще сложнее обстояли дела с мужчинами и женщинами из одного и того же рода, ибо они называли друг друга братьями и сестрами; мужчины и женщины из другого рода именовались зятьями и невестками. Мужчина, женившийся на женщине из данного рода, называл женами всех женщин из этого рода, но не вступал с ними в сексуальный контакт.
Милагрос часто замечал, что приспосабливаться приходится не мне одной. Мое поведение, бывало, точно так же ставило Итикотери в тупик; для них я не была ни мужчиной, ни женщиной, ни ребенком, из-за чего они не знали, что обо мне думать, к чему меня отнести.
Из своей хижины появилась старая Хайяма.
Визгливым голосом она велела детям оставить меня в покое. – У нее еще пусто в животе, – сказала она и, приобняв за талию, повела меня к очагу в своей хижине.
Стараясь не наступить и не споткнуться о какую-нибудь алюминиевую или эмалированную посудину (приобретенную путем обмена с другими деревнями), черепашьи панцири, калабаши и корзинки, в беспорядке валявшиеся на земляном полу, я уселась напротив Хайямы.
Полностью вытянув ноги на манер женщин Итикотери и почесывая голову ее ручного попугая, я стала ждать еды.
– Ешь, – сказала она, подавая мне печеный банан на обломке калабаша. С большим вниманием старуха следила за тем, как я жую с открытым ртом, то и дело причмокивая. Она улыбнулась, довольная тем, что я по достоинству оценила мягкий сладкий банан.
Милагрос представил мне Хайяму как сестру Анхелики. Всякий раз, глядя на нее, я пыталась отыскать какое-то сходство с хрупкой старушкой, с которой я навеки рассталась в лесу. Ростом около пяти футов четырех дюймов, Хайяма была довольно высокой для женщин Итикотери. Она не только физически отличалась от Анхелики, не было у нее и легкости души, присущей ее сестре. В голосе и манерах Хайямы ощущалась жесткость, из-за чего я нередко чувствовала себя неуютно. А ее тяжелые обвислые веки вообще придавали лицу особо зловещее выражение.
– Ты останешься здесь, у меня, пока не вернется Милагрос, – заявила старуха, подавая мне второй печеный банан.
Чтобы ничего не отвечать, я набила рот горячей едой.
Милагрос представил меня своему зятю Арасуве, вождю Итикотери, и всем прочим жителям деревни. Однако именно Ритими, повесив мой гамак в хижине, которую разделяла с Этевой и двумя детьми, заявила на меня свои права. – Белая Девушка будет спать здесь, – объявила она Милагросу, пояснив, что гамаки малышей Сисиве и Тешомы будут повешены вокруг очага Тутеми в соседней хижине.
Никто не стал возражать против замысла Ритими.
Молча, с чуть насмешливой улыбкой, Этева наблюдал за тем, как Ритими носилась между хижинами – своей и Тутеми – перевешивая гамаки привычным треугольником вокруг огня. На небольшом возвышении между двумя столбами, поддерживающими все жилище, она водрузила мой рюкзак среди лубяных коробов, множества разных корзин, топора, сосудов с оното, семенами и кореньями.
Самоуверенность Ритими основывалась не столько на том факте, что она была старшей дочерью вождя Арасуве от его первой, уже умершей жены, дочери старой Хайямы, и не столько на том, что она была первой и любимой женой Этевы, сколько на том, что Ритими знала, что, несмотря на порывистый нрав, все в шабоно ее уважали и любили.
– Не могу больше, – взмолилась я, когда Хайяма достала из огня очередной банан. – У меня уже полон живот.
И задрав майку, я выпятила живот, чтобы она видела, какой он полный.
– Твоим костям надо бы обрасти жиром, – заметила старуха, разминая пальцами банан. – У тебя груди маленькие, как у ребенка. – Хихикнув, она подняла мою майку повыше. – Ни один мужчина никогда тебя не захочет – побоится, что ушибется о твои кости.
Широко раскрыв глаза в притворном ужасе, я сделала вид, что жадно набрасываюсь на пюре. – От твоей еды я уж точно стану толстой и красивой, – пробубнила я с набитым ртом.
Еще не обсохшая после купания в реке, в хижину вошла Ритими, расчесывая волосы тростниковым гребнем. Сев рядом, она обняла меня за шею и влепила пару звучных поцелуев. Я едва удержалась от смеха. Поцелуи Итикотери вызывали у меня щекотку. Они целовались совсем не так, как мы; всякий раз, приложившись ртом к щеке или шее, они делали фыркающий выдох, заставляя губы вибрировать.
– Ты не станешь перевешивать сюда гамак Белой Девушки, – сказала Ритими, глядя на бабку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87