Лайош запустил дворник.
– Висцеральный… центральная и вегетативная нервные системы… функциональная недостаточность коры головного мозга… в сущности вторичное явление…
Мотор ревел, постукивал дворник; не поворачиваясь ко мне, Лайош смотрел на дорогу.
– Где она лежит? В каком отделении?
– У меня была свободная палата в ПСО.
ПСО – это психосоматическое отделение. Его называют также полузакрытым.
– Лайош, прошу тебя, я взрослый человек… И муж Аготы. Почему не говоришь прямо? Психическое заболевание? – Я и сам испугался собственных слов.
– Если бы я прибег к этому языку невежд, – он смотрел теперь на меня презрительно, зло, – то сказал бы по крайней мере: психическое расстройство. Как я уже говорил, временная функциональная недостаточность коры лобной доли как секундарное, то есть вторичное, можно сказать, сопутствующее явление.
– Хорошо. Но я не дурак. Зачем ты виляешь? Почему скрываешь название болезни?
– Да оно тебе ничего не даст. Пожалуйста, эндокринойя. Набрался ума?
Нет. Он прав.
– Эндокринойя? Никогда не слыхал. Что это?
– И не мог слышать. Всего несколько лет мы ею занимаемся.
– Какая-нибудь редкая болезнь?
– Редкая!.. С тех пор как ее открыли, она, как обычно водится, встречается все чаще и чаще. В этом году за шесть недель у меня было уже девять случаев. То есть эндокринойя есть и была, встречалась, только ее называли иначе, пока профессор Овиде Шторр в третьем выпуске тридцать седьмого тома «Acta psychiatrica» не определил ее. С тех пор публикации следуют одна за другой. Профессор Вертер в «Psychophisische Experimente» в 1966 году, Жан Жак Бейль, лауреат Нобелевской премии, в курсе лекций описывают самые разнообразные случаи этого заболевания и эксперименты. Э. Т. Лермонтов из Ленинграда рассказал об отдельных результатах хирургического лечения собак, лошадей. Смит из Хьюстона – даже людей.
Теперь Лайош утешает меня: он изучил всю специальную литературу, Агота в надежных руках. Будто я не знаю! Но если еще только ищут способы лечения…
– Попытаюсь объяснить популярно, хотя, знаешь, не люблю, когда больной или его родственник половину… черта лысого!., десятую долю своих сведений о медицине черпает из разговоров и книг. Ты, например, имеешь представление, что такое железы внутренней секреции?
– Конечно. Гипофиз, надпочечник, печень…
– Половые железы и прочее. Возможно, тебе известно и то, что эти эндокринные железы благодаря определенному программированию и в определенной психофизической корреляции…
Мы спускались с горы зигзагами; он замолчал, следя за дорогой.
– Видишь ли, Лайош, я не врач, но психология – вспомогательная наука в моей специальности. И хотя значение ее в социологии в противоположность реакционным анималистам я недооцениваю, нет необходимости объяснять мне, как дошкольнику. Можешь сказать прямо, что такое эндокринойя; по составу слова я и так догадываюсь. Если чего-нибудь не пойму, спрошу.
– Пожалуйста! – Остался последний зигзаг. – Представь, запрограммированная машина, например, простейшая, ткацкий набивной станок, почему-то портит перфорационную ленту; я вставляю ленту, станок втягивает ее, мнет. Таким образом запрограммированное превращается в программирующее, пассивное – в активное, слуга в господина, могу продолжить сравнения…
– Я понял.
– …Которые будут слегка хромать, ибо эндокринные железы и нервная система…
– Я понял: не перфорационная лента и ткацкий станок…
– Да. Но ткацкий станок продолжает работать и, конечно, в соответствии с испорченной, именно благодаря испорченной ленте, ткет образцы. Возможно, и неплохие, оригинальные, причудливые, наверно даже красивые образцы.
– Только не те, что нужно.
– Да. Не те, что задумывали, планировали, ждали от нее.
– Нелогичные, бессмысленные образцы.
– Нет, нет. В соответствии с деформированной перфорационной лентой совершенно логичные, четкие, последовательные образцы.
Наступило молчание.
– Словом, это эндокринойя.
– Пока не пройдет испорченная, смятая, сжатая часть ленты… – Он вздохнул. Стал более человечным. Родственным. – Но неизвестно заранее, когда это будет.
Теперь уже прямая дорога вместе с нами бежала в городок, где мы выедем на магистральное шоссе. Перед нами открылся заснеженный пейзаж, низкие холмы предгорья сливались с туманными полями Альфельда.
– Ты ее вылечишь?
– Да. – И теперь, пожалуй, это говорил не врач.
Я попытался представить себе Аготу. Растерянную, больную. И все же, как диктует сама болезнь, логичную, последовательную, если угодно, разумную. Словно кто-то живет подле нас в другом гравитационном пространстве, иначе расположены у него голова и туловище, другая горизонталь, вертикаль, кривизна… Нет, нет, это ужасно! Хуже, чем… Хуже не бывает.
– Лайош, пожалуйста, не щади меня. Все равно мне не избежать потрясения. Подготовь меня, я должен знать, что нас ждет…
Мы доехали до городка – один за другим два оживленных перекрестка; Лайош сделал вид, что не слышит моих слов. Наконец мы выехали на магистральное шоссе, последние дома остались позади.
– Правда, надо тебя подготовить. – И он замолчал, не зная, с чего начать, или забыл обо мне.
– Какие симптомы у Аготы? В чем, как проявляется болезнь?
– По сути дела, ни в чем. Несведущий человек не обнаружил бы никаких отклонений от нормы. И ты тоже, не зная, что это эндокринойя, сказал бы, что Агота…
Мы обогнали грузовик с прицепом. В грохоте мне показалось, будто я не расслышал…
– Что?!
– Я говорю: влю-бле-на.
– Влюблена?! Ну это… Не понимаю и не верю. Говоришь, никаких отклонений от нормы… Больше двадцати лет мы прожили вместе;
1 2 3 4 5