— Мисс Деллер, могу я спросить вас?
— Да, конечно же.
Уильям начинает было вытирать тарелку куском хлеба, но, едва поймав себя за этим занятием, оставляет его.
— Мне показалось, ваш отец разочаровался в том, чему посвятил свою жизнь. Как бы это объяснить?.. Я хочу сказать, что его талант не оценили ни двор, ни республика. Его работы дышат правдой жизни, но он почти не получал вознаграждения за них. И найти себе покровителя, чтобы спокойно следовать своим идеалам, ему не удалось.
Синтия не отвечает.
— Надеялся ли он на упрочение своего положения при короле? Ну хотя бы до того времени, как Питер Лели отнял у него место главного художника?
— Отец никогда не посвящал меня в свои дела.
Раздосадованный Уильям смолкает. Синтия корит за себя за неуместную резкость ответа. Ей нужно было продолжить разговор, ободрить его, ведь лишь когда он говорит, она получает право поднять на него глаза. Ей вспоминается их первая встреча. Уильям был тогда долговязым нервным подростком с едва пробившимся над верхней губой пушком и басовитым голосом, то и дело срывавшимся на фальцет. За свои двенадцать лет она еще ни разу не видела никого подобного ему. Поначалу она питала к нему зависть, видя, как отец делает из Мельникова сына сельского сквайра, доверяет ему читать и изучать книги, к которым ей не разрешалось даже прикасаться, и поправляет его рисунки. Но потом она, под предлогом облегчения труда служанки, стала все чаще посещать их во время занятий, принося булочки и легкое пиво. И все для того, чтобы вновь увидеть хмурого юношу во время его уроков; чтобы побыть, пусть недолго, в обществе этих двух мужчин, таких разных: зрелого и юного, близкого и чужого. Уильям хмурился, заливался румянцем, его взгляд не отрывался от листа. Она не помнила, оскорблялась ли тем, что он всегда смотрел в сторону. При виде Уильяма ей часто вспоминались ученики отца, которых она видела в прежние годы, — те, что изнывали от городской жары, тонкими мазками создавая фон на картинах учителя.
— Художника, который работал один, он сделал очень много, — решается продолжить Уильям.
— Не совсем один, господин Страуд.
— Ах вот что… а разве нет? Насколько я понял, он работал без помощников.
— Когда он приезжал сюда, именно так и было.
— Так, значит, в Лондоне ассистенты у него были?
Синтия сплетает пальцы и опускает взгляд под напором вопросов Уильяма:
— Возможно, меня подводит память… или я просто ошибаюсь. Как бы то ни было, сейчас это уже вряд ли важно.
И снова она отстранила его от себя сдержанной сухостью ответа. Как глупо! На переносице Уильяма появляется похожая на шрам морщина, и он принимается пальцем гонять по столу хлебные крошки.
— Ох! — Вскочив, Синтия отыскивает что-то на верхней полке. — Он велел отдать вам это.
Уильям принимает из ее рук небольшой футляр орехового дерева, недавно заново натертый льняным маслом. Он узнает его: это коробочка для акварелей господина Деллера.
— Боже мой! — Охваченный надеждой, он поспешно открывает ее, но там, где должны быть брикетики красок, лишь пятна от них на слоновой кости. Палец его, словно сам по себе, ведет по ребрам пустых углублений. Что означает этот подарок? Должно быть, это насмешка старика. Он чувствует, что кровь бросается ему в лицо, но не может ничего поделать с этим. Уильям со своим бесплодным талантом способен творить искусство точно так же, как Деллер был бы способен написать картину с пустой коробочкой для красок.
— Он хранит ее с юности, — поясняет Синтия. — Для него это очень ценная вещь. Верните ей ее назначение.
Уильям кивает и улыбается, чувствуя, что для этого ему пришлось разжать стиснутые зубы.
— Вы помните, — говорит Синтия, — Генри Пичем в «Совершенном джентльмене» писал…
— Вы читали Пичема?!
— «Кто не умеет писать миниатюру, тот еще не достиг совершенства».
Уильям ошеломлен свидетельством ее учености. Он помнит эту книгу и угнетающее впечатление, которое она оставила, заставив его почувствовать себя бесконечно далеким от своей цели — блохой у подножия холма. Молодым человеком он писал мало и без особого стиля; он умел танцевать только сельские танцы, которым так грациозно подражали в знатных кругах. Лишь искусство давало ему надежду стать совершеннее, и он усердно посвящал себя занятиям живописью и рисунком. Он по многу раз повторял наброски мимики и жестов, срисовывал анатомию из книг учителя. Согласно Пичему, натренированный глаз очень важен для живописца. Уильям считал, что это верно, и приучал свой дух к стилю, а разум — к порядку. Но все эти занятия не помогли ему узнать господина Деллера лучше.
— Похоже, вы чем-то недовольны? — спрашивает Синтия.
— Нет, что вы. Теперь я в еще большем долгу у вашего отца.
— Думаю, при подсчете долгов я буду далеко впереди вас, господин Страуд.
Уильям захлопывает коробочку для красок, заперев в ней свои подозрения, и пытается изобразить, будто просиял.
— Вот это дар! — восклицает он. Синтия чувствует укол обиды. За что этому молодому человеку, почти незнакомцу, досталась в дар эта святыня? И каковы ее долги отцу?
Жизнь? Она не просила его об этом. Но тут она вспоминает о своем христианском долге. Она должна любить и почитать отца своего; но чтобы совсем рассеять неблагодарные чувства, ей приходится напомнить себе, что отец умирает. Эпикуреец уже погребен в его немощной плоти; равно как и стоик. Последний раз, когда она протирала ему кожу настойкой из нарывных жучков , он хныкал, как ребенок. Что же до применения банок, раньше отец настаивал на них, чтобы очищать токи черной желчи. Но он давно уже стал плохо переносить это грубое средство, что говорило о предсмертном упадке сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49