Гедон пал первым, за ним – Тощей со Скелле­том. Талоп, единственный из четырех островов, пытался сопро­тивляться; но пифагорейские механизмы не смогли выстоять против алчности Греты, так что свергнутый король Коммодус горюет теперь над утерянным достоянием, сиречь своим дето­родным достоинством, каковое Безумная Грета отхватила зубами напрочь и скушала без гарнира. Бывшие советники бывшего ко­роля, все эти чванливые честолюбивые Лено, роются в мусоре на руинах дворца, враз позабыв о своей философии.
Вот он, решающий момент, которого вы так ждали. Пиратский корабль Безумной Греты – его черные паруса подобны крыльям зловещей летучей мыши – с разгону под­ходит к «Барышу». Абордажные крюки, словно длинные паль­цы, вонзаются в борт. Разъяренные домохозяйки из воинства Греты похожи на бешеных ведьм. Они занимают «Барыш» за считанные секунды. Голландская кровь и датские мозги рас­красили палубу в красный и серый. Первый помощник даже перед лицом неминуемой смерти помнит о тех, кто на берегу, и пытается подать им сигнал, но Безумная Грета настигает его до того, как он успевает ударить в колокол, и перерубает ему хребет мощным ударом меча. Когда же становится ясно, что на палубе среди досок и щепок Белкулы нет, пиратки спуска­ются в трюм. Часть остается на палубе ворошить трупы и со­бирать добычу. Все, что имеет хотя бы какую-то ценность, немедленно отправляется в карманы передников.
С капера спускают весельные лодки. Безумная Грета стоит прямая, как палка, на носу первой лодки из этой армады, плы­вущей к берегу. У нее за спиной верный «Барыш» идет ко дну. Ветер запутался в раздутых парусах. И вот уже из морской пены торчит только нос корабля, подобный клюву гигантской птицы, но вскоре пучина заглатывает и его.
А теперь, господа хорошие, пожалуйте вместе со мной (об­разно выражаясь) в толпу ражих женщин из армии Безумной Греты. Они идут плотной толпой, сметая все на своем пути: жуки и букашки, ящерицы и птицы – все втоптано в грязь.
Но смотрите (только поберегитесь!): ноздри у Греты разду­лись. След взят. Она швыряет свою корзину и бежит сломя голову – бежит, как какой-нибудь древний кошмарный ящер, который есть оскорбление Творцу и Творению.
В хижине свинопаса на дальней окраине острова Белкула вдруг прекращает лить слезы. Как ее мать-кабаниха когда-то давно, она чует опасность и слышит лай разъяренной своры.
– Не выходи туда! – умоляет Колпачок, тщетно пытаясь ее удержать. – Я не знаю, что там происходит, но нам в это лучше не ввязываться!
Но Белкула не слушает мудрых советов, она бежит к се­верному утесу, откуда ей хорошо видна армия, осадившая ос­тров. В первый раз видит Белкула врага: эту черную тень, что простиралась над нашим рассказом уже столько времени. Страшное зрелище, тошнотворное – как нашествие парази­тов, заражающих все вокруг. Далборгскому аббатству не усто­ять перед этим натиском. Перепуганные монашки выстрои­лись на стене, их усердные молитвы к Всевышнему почти заглушают рев Греты, читающей ультиматум:
– Вы должны сдать мне девицу Белкулу, каковая Белкула является собственностью моего нанимателя. Будете защищать ее – все умрете, отдадите добром – останетесь живы.
И это отнюдь не пустая угроза. Женщины Греты уже осаж­дают стены монастыря со штопальными иглами вместо крю­ков. Белкула на вершине утеса подносит ко рту сложенные ладони. И прежде чем Колпачок успевает ее остановить, она кричит…

О том, к чему приводит желание любой ценой соблюсти благопристойность
Каждый рассказ – как стеклянный колокольчик, обронен­ный на камни. Он заключает в себе целый мир, а что происхо­дит снаружи – того мы не знаем. Планеты кружатся, истории начинаются и заканчиваются, но мы этого не замечаем; много чего происходит без нашего непосредственного участия, и если мы этого не видим – или не хотим видеть, – вовсе не значит, что этого не было или не будет. Так что давайте на время покинем Далборг, ибо мы с вами совсем забыли о людях, ос­тавшихся дома.
Для Питера Сивухи и Освольта ван Тошнилы настали не лучшие времена, ибо слухи об их чудовищной сделке распро­странились по всей округе; жертвы безумства Безумной Греты из разоренных деревень и даже из самого Патерсхола идут ре­шительным маршем на юг, дабы призвать виновных к ответу.
Питер Сивуха просыпается от громких криков. Он броса­ется к окну, даже не сняв ночной колпак. Дом сотрясается так, что со стен сыплется штукатурка. Пылинки пляшут в ко­сых лучах солнца.
– Господи Боже, спаси меня!
Охваченный паникой, он лихорадочно роется в сундуке у себя в кабинете, но там нет ни оружия, ни денег на подкуп – только толстая пачка картинок весьма непотребного свойства. Даже не взглянув на прощание на изображения своей невесты (приобретенные у бродячих торговцев), он пихает их в печку. Так его и находят – с голым задом, склонившимся перед топ­кой, где еле тлеет огонь. Он брыкается и истошно вопит, но его хватают под белы ручки и выводят во двор.
А другая толпа, числом в несколько сотен, осаждает тем временем дом ван Тошнилы. Сразу же осознав всю серьез­ность своего незавидного положения, престарелый купец времени даром не тратит. Схватив золото и драгоценности, он поднимает ковер, под которым скрыт люк. Этот потайной ход открывается весьма хитроумным приспособлением: чтобы его открыть, надо дернуть за член мраморного херувима. Но едва он берется за эту штуковину, толпа разъяренных мстителей врывается в комнату и застает почтенного торговца в такой интересной позе. Купец даже не успевает крикнуть. Но, вку­сив первой крови, толпа жаждет еще:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81