И его, моего любимого, уже не было рядом. Он исчез без следа, только латы остались ле­жать на земле – они были испачканы гноем и смердели чумой! Агнесс впивается ногтями себе в глаза и кричит, и кровь течет по ее рукам.
Было никак невозможно успокоить ее на расстоянии. Вильгельма одолевали самые разные чувства, для которых не было даже названия. Он думал о смерти отца, и о дядином горе, и холод отчаяния пророс в его сердце кристаллами льда. Ему нужна была жизнь – и Агнесс была рядом, такая горячая и живая. Она тоже страдала и тоже любила, пусть даже это была выдуманная любовь.
Увидев, что Агнесс упала в изнеможении на ложе из цве­тов, он вскочил на ноги и ворвался в заколдованный круг. Цветы вздохнули и легли ему под ноги. Он бросился к Агнесс, лежащей без чувств, схватил ее и прижал к себе. Ее волосы были словно песок, утекающий сквозь пальцы. Вильгельм про­мокнул ее раны ее алой шалью. И Агнесс, совсем обессилен­ная от голода, страха и горя, сама подставила юноше губы для поцелуя.
Explicit liber Pest Jungfrau
ПРОЛОГ РАСКАЯВШЕГОСЯ ПРОПОЙЦЫ
Воцаряется тягостная тишина. Рассказ монашки вызывает всеобщее неодобрение. Монах сосредоточенно ковыряет в носу и жует вынутые козявки, шут старательно скалит зубы. Однако певцы-горлопаны и пьяная баба даже не пытаются скрыть недовольство: они сидят, сморщив носы, словно на них пахнуло кошмарной вонью.
Как ни странно, но первым молчание нарушает раскаяв­шийся пропойца.
Р а с к а я в ш и й с я п р о п о й ц а: Ваш рассказ, матуш­ка, он о людском легковерии и о том, как в минуту опасности мы прибегаем к красивому самообману. Я тут подумал, а на­сколько вы сами сведущи в любви?
М о н а ш к а: Разумеется, нинасколько.
Р а с к а я в ш и й с я п р о п о й ц а: Но вы говорили со знанием дела.
М о н а ш к а: Это всего лишь легенда, которую я слышала в молодости.
Р а с к а я в ш и й с я п р о п о й ц а: Но легенда, рассказан­ная человеком с богатым воображением.
М о н а ш к а: Она основана на реальных фактах. Хорошо всем известных. Которые можно проверить.
Р а с к а я в ш и й с я п р о п о й ц а: Меня волнуют не фак­ты. Я говорю о той Правде, что обитает на холме крутом, куда подняться – труд великий есть
[Здесь аллюзия на стихотворение Джона Донна «Сатира III. О Религии».
Жилище Правды – на холме крутом,
Куда не торным следуют путем,
А по тропе взбираются извивной,
Преграды побеждая непрерывно.
(перевод Ю. Корнеева). – Примеч. пер. ]
(П ь я н а я б а б а: Уж лучше бы он продолжал блевать.)
Раскаявшийся пропойца, истинный джентльмен в душе, галантно блюет за борт, дабы угодить даме, и продолжает как ни в чем не бывало.
Р а с к а я в ш и й с я п р о п о й ц а: Для познания мира мы прибегаем к Истории и Мифу. Миф, безусловно, больше за­служивает доверия. Вымысел по своей сути, он не претендует на истину и не является чем-то помимо того, чем является…
П е в ц ы-г о р л о п а н ы: Тысяча чертей!
Р а с к а я в ш и й с я п р о п о й ц а: Да, мне тоже есть что рассказать. Это чистая правда. Но что есть Правда? Я столько лет провел в пьяном дурмане, что ни в чем уже не уверен. Впрочем, сдается мне, я уже говорю загадками, хотя я еще даже и не приступал к рассказу.
РАССКАЗ РАСКАЯВШЕГОСЯ ПРОПОЙЦЫ
Как и многие юноши скромного происхождения, но пре­исполненные честолюбивых замыслов и возвышенных устрем­лений, я с детства хотел попасть в Башню. Ни один другой орден – ни древние храмовники, ни апостолы Господа наше­го – не был столь засекречен, как братство Башни, и столь же закрыт для мира. О них почти ничего не знали. Знали только, что количество братьев всегда ограничено числом семь; что принятым в Братство уже нет дороги назад, и лишь смерть ос­вобождает их от принятых обетов, и что они проводят жизнь в уединении, отгородившись от мира глухими стенами Башни, внутри которой, по слухам, были устроены сложные лабирин­ты. Даже священники в церкви – каковые не терпят соперни­чества в степени уважения и почета, ибо привыкли к почти­тельному к себе отношению, – робели перед братьями Башни, и говорили о них как-то нервно, стараясь скорее замять разго­вор. Ибо служение и долг церковника – вести свою паству пу­тями, заповеданными в Писании. Он – всего лишь хранитель Закона Божьего. Призвание же семерых братьев Башни было несоизмеримо выше: ученые-изобретатели, они в меру своих скромных сил пополняли самую кладовую Творения.
Будучи юным и рьяным и чувствуя явное расположение и склонность к тому, чтобы добиться величия в жизни, я мечтал лишь об одном: быть допущенным в Башню. Дома я только об этом и говорил. Батюшка мой (мудрейший из всех людей, как я теперь понимаю, но – увы – слишком поздно) говорил мне, что жизнь Избранников, при всем почете, жизнь унылая и одинокая, ибо это есть жизнь без любви. Он говорил, что Гос­подь наделил каждого человека энергией, и большинство из нас тратит эту энергию в тяжком труде и воспроизведении потомства, дабы их род не прервался. Батюшка так и не смог решить, кем были братья из Башни: нечестивцами, престу­пившими Божий Закон, или же теми немногими благословен­ными из людей, над кем этот закон не властен. Но в любом случае им приходилось жертвовать слишком многим. Ибо нич­то не дается нам просто так. Но тогда я не слушал мудрых отцовских слов. Тот, кем я был раньше, каким я себя помню – теперь как пустая и гулкая зала, где звучит только эхо мертвых голосов. Иной раз мне кажется, что это мой собственный го­лос, а не отцовский, и что я под воздействием винных паров путаю себя теперешнего с отцом тогдашним. Потому что когда мне в конце концов удается изгнать его голос, как изгоняют докучливых духов, я тут же слышу свой собственный голос, и он заклинает меня – но опять же, увы, слишком поздно – отказаться от праздных амбиций и избрать жизнь земную, пусть избитую, но безопасную и надежную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81