– Я, наверное, стану пиратом, – объявляет он с жаром на тайных попойках, и язык у него заплетается от запретного вина. – Или конкистадором. Я переплыву океан, и найду Эль­дорадо, и вернусь, и куплю всю деревню. – И это только цве­точки. Еще три стакана – и сам Папа будет лобызать ему ноги. – Вот помяните мои слова, – так он всегда говорит во хмелю. – Чезаре еще повидает мир, а мир повидает Чезаре.
Друзья долго готовились к этому приключению. Стоя на берегу, на окраине деревни, с тоской и томлением взирали они на свою terra nova : Лапо, кипарисовый остров, где в стародавние времена стоял храм Венеры. Чезаре смотрел и обли­зывался – так смотрят на землю, которую предстоит поко­рить. Альфонсо вовсю восхвалял виды сей новой Аркадии. Бальдассаре утверждал, что он чувствует восхитительные аро­маты, которые ветер доносит от острова.
Ибо был Бальдассаре сенсуалистом. Это мудреное слово вы­читал он в одной умной книге, когда служил чтецом у слепого учёного клирика. «Сенсуалист, – объяснил церковник и скри­вился при этом, как будто съел лимон, – это такой человек, который живёт только чувствами, либо же ради чувств. Особое значение в чувственном восприятии имеют губы, язык, кончи­ки пальцев и… Сенсуалист заточает себя в свое тело, аки в тем­ницу, что выражается в чрезмерных излишествах в удовольстви­ях плотских, будь то сладкие кушанья, либо же частые посещения купальни. Агапе, любовь священная, отступает в душе его перед Эросом и медовой погибелью».
Бальдассаре не требовалось убедительных доводов. В свобод­ное время, когда обязанности чтеца не призывали его в библио­теку, он ласкал бархатные одежды либо же услаждал свой нос тонкими запахами грибов. Ужинал Бальдассаре всегда один, в своей комнате, и за ужином тщательно пережевывал пищу, сладострастно смакуя каждый кусочек. О других же чувственных удовольствиях, которым он так или иначе предавался, он не рассказывал никому: ни Альфонсо, ни хладнокровному Чезаре.
Последним в лодке – сиречь, дальше других от желанного брега – сидел Альфонсо. Он угрюмо терпел неудобства от ко­лен Бальдассаре, каковые при каждом гребке упирались ему в спину, и выуживал из головы правильные слова, подходящие для описания прогулки. Вы, наверное, уже догадались: Аль­фонсо был поэтом. В свое время он так и представился своим друзьям – «Poeta», – хотя Чезаре, жевавшему колбасу, послы­шалось «повар», и он даже горько вздохнул про себя, сокру­шаясь отсутствию у человека честолюбивых стремлений. За неимением богатого покровителя Альфонсо служил школьным учителем и вдалбливал знания в головы детям одной лишь методой: посредством заучивания наизусть. Сии ежедневные пения хором изрядно его утомляли. Он читал много и вдумчи­во, ища примеры для подражания, но примеры сии были на­столько противоречивы, что он просто терялся. Он копировал Искусство за счет Природы; он копировал Природу, но без особенного Искусства. В отсутствие земной и небесной музы воображаемый лавровый венок увядал у него на челе.
Итак, подмастерья и ученики плыли на лодке в полуден­ном зное, направляясь навстречу своей истории. Тишина опу­стилась на мир – с берега до воды не долетало ни единого звука. Земля медленно закипала, как вода на слабом огне. Ка­нюки кружили в воздухе, как будто боясь прикоснуться к об­жигающей тверди.
– А ведь не врут же! – воскликнул Чезаре. – Здесь и вправду сильные течения.
Вырванный из глубокой задумчивости неожиданным воз­гласом друга Альфонсо спустился с заоблачных высей и вдруг ощутил ломоту в руках, тяжесть весел и волнение воды под днищем. Берег Лапо, его желтый песок – ослепительно белый сиянии солнца, – казался таким невозможно далеким. Лодка как будто застыла между двумя полюсами магнита, и все усилия гребцов сводились к тому, чтобы удержать ее неподвижно, ина­че берег большой земли неизбежно притянет ее обратно.
– Давайте-ка приналяжем на весла, парни, – сказал Чеза­ре. – А то мы, похоже, застряли. Еще два-три ярда, и мы выр­вемся из течения.
И как только гребцы удвоили усилия, течение – водный зефир – сменило направление. Теперь их несло прямо к же­ланному берегу.
Первым заговорил Чезаре, воодушевленный собственным властным голосом, которым он отдал приказ друзьям подна­лечь на весла. Он больше не мог держать в себе этот секрет.
Somnium Cesari
Альфонсо, Бальдассаре, у нас никогда не было друг от друга секретов – с самого детства, когда мы были еще мальчишками и вечно ходили с ссадинами на коленках. Все наши «сокровища». Вся­кие пустяки. И самые сокровенные мечты. Все у нас было общее. Мы даже корью болели все вместе. Ложь между нами немыслима, а умолчать о своих приключениях. – это ведь та же ложь. Так что хочу вам признаться: друзья мои, я влюблен.
Она разбудила меня поцелуем, когда я спал на закате под пробковым дубом на поле у Гвидо. Ее прохладные губы прикосну­лись к моим губам, и ее дыхание вошло в меня. Я открыл глаза и увидел ее глаза – желтовато-коричневые, как у дикого зверя, напряженные и внимательные.
Звали ее Фьяметта. Должно быть, она была из высокородной семьи, потому что родители выбрали ей утонченное и весьма подходящее имя .Ибо волосы у нее были рыжими с красным отливом, точно осенние листья папоротника в лучах заходящего солнца. Они были подобны слепящему пламени, когда она меня поцеловала.
Она отвела меня к своему дому. Красивый, уютный дом с боль­шим садом, где на лужайке были разбросаны деревянные игрушки. (Она не пригласила меня войти. Но в окно я увидел спальню, где на одной широченной кровати спали три младших брата моей Фъяметты.) Мы с ней уселись в беседке, укрытые от любопытных соседских глаз высокими кипарисами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81