– Встретимся на переправе,– сказал он и потянул меня за собой на фланг, с которого нам предстояло нападать.
Неужели его лицо – последнее, что мне суждено увидеть? Этот скиф был моим ментором и учителем с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Он учил меня прикрытию и интервалу, равнению и безопасной зоне, показывал, как обрабатывать проникающую рану, как накладывать шину на сломанную ключицу, как повалить коня, как выносить с поля боя раненого на его плаще. Этот человек со своей ловкостью и бесстрашием мог наняться в любое войско в мире. К персам, если бы захотел. Его бы назначили сотни­ком, он бы пользовался почетом и славой, у него было бы много женщин и богатств. Но он предпочел остаться в суровой лакедемонской академии, на службе без всякого жалованья.
Я подумал о торговце Элефантине. Самоубийца больше всех привязался к этому веселому, полному кипучей энер­гии человеку, и эти двое быстро сдружились. Вечером на­кануне первого сражения, когда эномотия моего хозяина готовилась к ужину, рядом показался Элефантин. Он рас­продал весь свой товар, обменял повозку и осла и даже продал собственный плащ и обувь. В ту ночь он ходил во­круг с корзиной груш и сушеных фруктов и угощал сидящих за ужином воинов. Мой хозяин часто за ужином устраивал жертвоприношение – ничего существенного, все­го лишь корку ячменного хлеба и возлияние. Он не молил­ся вслух, а только возносил от всего сердца несколько без­звучных слов богам. Он никогда не рассказывал, о чем молится, но кое-что я мог прочесть по его губам и услы­шать обрывки бормотания. Он молился за Арету и своих дочерей.
– Юноши должны бы проявлять такую набожность,– заметил торговец,– а не вы, безобразные ветераны!
Диэнек тепло встретил эмпора .
–Ты хотел сказать «седовласые», мой друг. – Я хотел сказать «безобразные», тут очись!
Диэнек пригласил его присесть. Биас был тогда еще жив, и он пошутил насчет непредусмотрительности торговца. Как же теперь тот выберется отсюда без осла и повозки?
Элефантин ничего не ответил.
– Наш друг не будет выбираться,– тихо проговорил Диэнек, уставившись в землю.
Пришли Александр и Аристон с зайцем, которого выме­няли у мальчишек из деревни Альпены. Старик улыбнулся дружескому поддразниванию, которым товарищи встрети­ли их добычу. Это был « зимний заяц», такой тощий, что не хватило бы и на двоих, не говоря уж о шестнадцати. Торговец посмотрел на моего хозяина:
– Если посмотреть на вас, ветеранов с сединой в бороде, то представляется поистине правильным, что вы остаетесь здесь, у Ворот. Но не эти юноши.– Он указал на Алексан­дра и Аристона, но своим жестом охватил и меня, и дру­гих оруженосцев, которым едва исполнилось двадцать. ­Как же я могу уйти, когда эти дети остаются? 3авидую твоим товарищам,– продолжал торговец, когда чувства отпустили его горло. – Всю жизнь я искал того, чем вы обладаете с рождения,– принадлежать великому городу.­ Его покрытая рубцами рука – рука кузнеца – указала на костры, разгорающиеся по всему лагерю, и воинов, молодых и старых, рассаживавшихся у огня.– Вот это будет моим великим городом. Я буду его судьей и лекарем, отцом его сирот и городским дурачком.
Он раздал груши и двинулся дальше. Послышался вы­званный им смех у другого костра, а потом у следующего.
Тогда союзники уже четыре дня стояли у Ворот. Они видели неисчислимое множество персов в море и на суше и прекрасно понимали предстоящие неодолимые тяготы. И все же, я чувствовал, до этого момента по крайней мере эномотия моего хозяина не ощущала всей реальности гро­зящей Элладе опасности и неминуемости гибели защит­ников. 3ашедшее солнце принесло глубокое отрезвление. Долгое время никто ничего не говорил. Александр сди­рал с зайца шкуру, я на ручной мельнице молол ячмень, Медон устраивал в земле печь, Черный Лев рубил лук. Биас прислонился к дубовому пню, приготовленному на дрова; слева от него сидел Леон Ослиный Член. Когда Самоубийца заговорил, все вздрогнули.
– В моей стране есть богиня по имени На'ан,– пре­рвал молчание скиф.– Моя мать была ее жрицей, если так возвышенно можно назвать невежественную женщину, которая всю жизнь провела на задке повозки. Мне напом­нил ее наш друг торговец и его арба, которую он звал своим домом.
Это была самая длинная речь, которую я да и все осталь­ные слышали от Самоубийцы. Все ожидали, что на этом она и закончилась. Но, ко всеобщему удивлению, скиф про­должил.
Его жрица-мать учила его, как сказал Самоубийца, что все под солнцем нереально. 3емля и сущее на ней – всего лишь маска, материальное воплощение более тонкой и глубокой реальности, кроющейся прямо под ней и невиди­мой для чувств смертных. Все, что мы зовем реальностью, держится на этом тонком фундаменте. Он лежит в основе всего, неразрушимый и незаметный за отгораживающим его занавесом.
– Религия моей матери учит, что реальны лишь те вещи, которые неощутимы для наших чувств. Душа. Материнская любовь. Мужество. Они ближе к Богу, говорила она, потому что только они одинаковы по обе стороны смерти, перед покрывалом и за ним. Впервые придя в Лакедемон и уви­дев фалангу,– продолжал Самоубийца,– я подумал, что это самая нелепая форма ведения войны, какая только возможна. У меня на родине сражаются верхом. Для меня это был единственный способ воевать, великий и славный, зрелище, берущее за душу. Фаланга показалась мне шут­кой. Но я восхитился воинами, их доблестью, которой они столь очевидно превосходили все другие виденные мною народы. Да, фаланга явилась для меня загадкой.
Поверх костра я взглянул на Диэнека, пытаясь понять, слышал ли он от Самоубийцы подобные мысли раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127