«Без шапки». «Обстригут ведь», — повторяла она про себя и с облегчением чувствовала, как впервые за весь день к горлу подступают слезы.
За деревню собрались провожающие. Красноармеец с автоматом объяснил:
— Сейчас пойдем строем. Впереди — кто уже раньше в кадровой служил, в общем — кто в строю ходить может. А кто впервой идет — позади.
Заплакали женщины. Михаил встал в первый ряд третьим. Рядом с ним два немолодых крестьянина. Им в затылок пристроились несколько парней.
— Не по-русски настановились, — сказал сосед Михаила и вышел из строя, — или по четыре, или по два.
— Верно, — поддержал красноармеец, — у немца, что ли, выучились? Разберись по два.
— Михаил! — крикнула Дарья.
Он подошел к ней, перекинув на ходу стеганый ватник с плеч на руку.
— А узелок-то, — проговорила она, — сухари и белье.
— Спасибо, — сказал Михаил, присел на корточки и улыбнулся Вадьке, нащупавшему у него в голенище складную ложку. — Щекотно, не тронь.
— Пошли! — закричал красноармеец.
— Идите теперь, — сказал Михаил.
Дарья тронула его за рукав косоворотки, не сдержавшись, всхлипнула и, теряя память, на людях припала к его плечу.
— Догоняй иди, — тихо повторяла она, опомнившись и утирая глаза концами косынки.
Назад она шла не оборачиваясь, а Вадька извертелся весь и поминутно кричал: «Миша!»
Ветром подымало с земли сухие листья и разносило по улице. Старуха Прасковья с большим лукошком клюквы обогнала их. Далеко за холмом садилось солнце. Небо румянилось, обещая на завтра ветер. На холме возникали четкие на ярко-розовом фоне груженые машины, кони, пешеходы.
В избе на печи, свесив ноги, сидела Зойка.
— Собери поесть, — сказала ей Дарья и отставила заслон.
В дверь просунулась соседская девочка, крикнула: — Теть Даш, наши солдаты картошку откопали, а Зойка с утра корзинку бросила, пока не унес кто.
— Стихни, — выговорила Зойка и расхохоталась.
— Иди на улицу смейся, а тут не клуни мне голову, — сказала Дарья.
Зойка влезла на печь, подобрала ноги и затихла.
Вадька опрокинул табурет и бил по нему молотком.
Дарья ушла в чулан собирать вещи. Десять изб от края деревни займет штаб, и хозяева должны ненадолго переселиться на хутор. До позднего вечера она работала на дворе, перетряхивала зимнюю одежду, ссыпала картошку и зерно. Боль от разлуки, от торопливого прощания сжимала грудь.
Уже стемнело, когда зашла соседка, тетка Анюта, седая, с непокрытыми, коротко остриженными волосами, в высоких сапогах.
— Собралась? — спросила она Дарью.
Дарья зажгла коптилку — такие немцы в Красном продавали за марки. Тетка Анюта села на лавку и вытянула ноги в высоких сапогах.
— Третьего сына проводила. Одни девки в дому остались. На хуторе вместе устроимся, а, Даш?
— Вместе, вместе, тетя Анюта. Все легче со своими.
Коптилка вспыхнула и разгорелась, в избе стало светло. Вошла длинная Авдотья, босиком, в ватном пиджаке и теплом платке.
— Холодно, ночью подморозить должно, — говорила она, подходя к столу. — Угоняют, угоняют нас. Плохо как с детьми малыми, в охапку не перехватаешь.
— Ехать недалеко, — сказала Дарья. — Вчера командир толковал — здесь штаб разместится. Так что все цело будет. Утром подводы дадут.
— Таська говорит, весна придет, на нас пахать станут, слыхала-то, — сказала Авдотья. Она села к столу, выдернула концы платка из-за борта пиджака и освободила платок под подбородком.
— Врет эта Таська, — громко сказала тетка Анюта, — весной и войны не будет, машин, лошадей дадут. А ей, видно, с немцами хорошо жилось, расплакалась.
— Во-во! — подхватила Авдотья. — Я ей и то говорю: на себе пахать не дозволю, у меня никак два брата на войне. А вот на вас, полицаевых женках, попашем.
— Вокруг горит и горит, — сказала Дарья.
Вадька сонный подобрался к матери, лез на руки, бормотал:
— Подпалят, подпалят.
— Кто подпалит, Вадька?
— Немцы подпалят.
— Так немцев же нет, немцев-то прогнали русские. Вадька прижался к матери и замер.
— Ты что, Вадька? Ай, Вадька заснул, заснул сынонька мой.
Она подняла его на руки, прихватив подол юбки, и снесла на печь. Зойка проснулась, села, свесив ноги.
— Ляг, Зоя, — говорила Дарья, стоя на лавке и гладя Зойку по волосам и спине, — поспи.
Зойка, закрыв глаза, тихо хрипела.
— У твоей Зойки ничего еще, — говорила Авдотья. — В Куракине так одна баба с той бомбежки беспрерывно икает. Тоже контузия.
Зойка смолкла, спряталась на печи.
— Ляг, ляг, — говорила Дарья и гладила Зойкины колени. — Два года никак исполнилось. Пора б пройти.
Дарья спустилась и села на лавку.
— Плохое позади осталось, — сказала тетка Анюта, — теперь вестей от наших ждать надо.
— Кто там? — крикнула, не подымаясь, Дарья. Дверь лязгнула и затворилась.
— Михаил! — ахнула тетка Анюта.
Подбежала Авдотья. Они тормошили его, наперебой расспрашивали о своих.
— Ты чего? — спросила издали Дарья.
— Сапоги валяные тебе подшить забыл. Отпросился.
Она нагнулась к сложенным у печи мешкам. Он подошел к ней, когда тетка Анюта и Авдотья вышли из избы, тронул за руку:
— Ладно тебе, посиди. Мне ведь скоро назад идти. — Накормить тебя хотела. Все ведь у нас сложено.
— После.
Они сели на лавку.
— В запасной полк пока определили, — сказал он, — снова шофером служить буду. Ну, где же сапоги?
Она улыбнулась и прикрыла лицо ладонями.
— Какие там сапоги, все увернуто.
Вспыхнула и зачадила коптилка. Дарья поправила фитиль и снова села.
— Завтра форму выдадут, наверно, враз зимнюю.
— Обстригут? — спросила Дарья.
Кто-то прошел под окном. Слышно было, как повизгивали на коромысле пустые ведра. Дарья прислушалась к улице, вдруг вздрогнула и глянула на Михаила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109