И 30 апреля, когда здесь еще гремел бой, метрах в пятистах отсюда, за Бранденбургскими воротами, над рейхстагом уже полоскался красный флаг, и командующий 5-й ударной армией генерал-полковник Берзарин, назначенный комендантом Берлина, уже отдал свой приказ №1.

«Сего числа я назначен начальником гарнизона и комендантом города Берлина. Вся административная и политическая власть по уполномочию командования Красной Армии переходит в мои руки».
По другую сторону улицы — здание, где прежде помещалось министерство пропаганды Геббельса. Там или, быть может, в находившемся перед его фасадом особняке, позже уничтоженном бомбой (на его месте теперь перепаханный квадрат, засаженный деревцами на подпорках и низкими подстриженными елями), Геббельс в ночь на 22 июня лихорадочно дожидался начала войны. «За окном на Вильгельмплац все тихо и пусто. Спит Берлин, спит империя… — записал он тогда в дневнике. — Я хожу беспокойно по комнате. Слышно дыхание истории».
А когда далеко отсюда на Востоке загремели немецкие орудия, он приветствовал это начало неисчислимых бедствий, мук, смертей: «Великое, чудесное время рождения новой империи».
И может, это тоже знамение истории, что именно сюда, на Вильгельмштрассе, вынесли его в мае, черного от огня, страшного, скрюченного, — одного из главных военных преступников, — чтобы весть о его гибели стала общим достоянием.

* * *
Вперемежку с пустырями — уцелевшие дома или восстановленные. Неподалеку сохранился флигель отеля «Кайзергоф» — берлинской резиденции Гитлера в пору, когда он еще домогался власти. На продолжении Вильгельмштрассе по той ее стороне, где была рейхсканцелярия, возникает колоссальное, давящее, мрачное здание с очень выразительной тюремной импозантностью, в котором находился прежде Геринг со своим министерством военно-воздушных сил.
Мощные раздвижные отсеки по фасаду, куда в темь гаражей втягиваются грузовые машины. Высоченные, в два этажа ростом, решетчатые ворота перед главным входом. Видны крыши машин другой державы, пробегающих по ту сторону стены, по перерубленной, продолжающейся еще и там Вильгельмштрассе. И виден обшарпанный кирпичный тыл большого дома. И глухой торец другого с археологическим отпечатком прилегавшего к нему прежде строения.
Чайки, залетающие сюда, садятся на высоченные ворота бывшего министерства Геринга и нехорошо вскрикивают.
Здесь и в других зданиях находятся различные учреждения, и днем тут в меру людно. Зато вечером — совсем пустынно. И хотя недалеко отсюда станция метро, сохранившая название Berlin-Mitte (Берлин-центр), но центр разъятого города стал — по обеим сторонам стены — окраиной.
Лейпцигерштрассе, некогда бойкая торговая улица, с богатыми магазинами, выгоревшими дотла, пересекается с Вильгельмштрассе, волоча старую трамвайную колею вдоль мощного торца министерства Геринга. Опорожненный трамвай, тренькая и слегка вихляя прицепным вагоном, скрывается за последний дом, в неизвестность, и, описав там немыслимый зигзаг, катит назад.
И однажды вечером вагоновожатый придержал свой пустой возвращающийся трамвай и окликнул меня:
— Подвезти вас?

* * *
Отрадно бродить по Берлину, когда под ногами хрустят осенние листья, а не осколки стекла и кирпичного крошева. Трассирующие цветные пульки выбивают по карнизу отеля букву за буквой: «Куда пойти в Берлине? В театр, в театр».
У Шлоссбрюкке — сюда на пункт сбора генерал Монке сзывал берлинцев под штандарты СС на защиту фюрера, — на этом мосту теперь неизменно, в любую погоду, рыболовы, припав к чугунному парапету, неотрывно смотрят на поплавок, а за спиной у них тарахтит транспорт и стоят высокого достоинства учреждения. Набухает и слегка крутится, катясь под мост, вода Купферграбена — канала, издавна отведенного от Шпрее. По преданию, вдоль него селились некогда лудильщики, чеканщики, а много позже по другую сторону моста возник дворец Гогенцоллернов.
В вагонах деятельной надземки Карлсхорст рекламирует забеги на ипподроме, торговые фирмы — модные силуэты, а сидящий напротив меня паренек начертал на крышке своего чемоданчика: «Ich liebe Monika» — «Я люблю Монику». Вот так-то. Просто и без затей.
У дома, где я живу, на Унтер ден Линден, дяденька в клетчатом ворсистом пиджаке и черном цилиндре, вокруг тульи которого за ленту заправлены стомарковые купюры, звонит в колокольчик, сзывая к своему лотку-лотерее и неугомонно, с затейливыми прибаутками обещая денежную удачу. Он срезает длинными ножницами край вытянутого вами конвертика и, прикусив крупными вставными зубами хитрый кончик языка, благожелательно вручает билет, который вы чаще бросаете в корзину, реже возвращаете ему в обмен на выигрыш, но в любом случае втягиваетесь снова в игру.
Тут у лотка застревают женщина с покупками в цветастой кошелке, студент со стопкой книг под мышкой, мечтательная старушка, мужчина с большим портфелем… Мимо движется деятельный людской поток, а рядом юная парочка стоит, безучастно обнявшись, не захваченная лотерейным промыслом, и нейлоновый шарфик девушки, гоняемый ветром, ластится к лицу паренька.
Так вот и вьется пестрая канитель на улицах в рабочие будни.

* * *
В воскресные дни уличная жизнь замирает. Гаснут светофоры, исчезают регулировщики. Подъемные краны не снуют над котлованами, над каркасами возводимых домов, над всей разрушенной Александерплац, названной так в честь русского царя Александра I.
Здесь, в центре, недалеко от рейхстага, на Кенигс-плац, как возвестил Гиммлер, нацисты намеревались после победоносной войны с Советским Союзом соорудить невиданных размеров здание, призванное своим великолепием посрамить тщеславные потуги всех прежних фараонов, возводивших себе при жизни гробницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109