Сколько клопов развел. А ведь умный был человек, — сказала с печи женщина старику погорельцу.
Старик порывался рассказать мне, как было дело:
— Староста хотел всех нас увести с собой, но у станции мы все разбежались. И остался староста один, как рак на мели.
— Ладно, ладно, дедушка. Потом. Вот допрошу немца, тогда поговорим.
— Поговорим, — согласился он.
Хозяйка дома теребит часового, охраняющего немцев:
— Скоро, что ли, душегубов заберут от меня?
По одну сторону перегородки пленные, по другую — хозяйка со своими ребятишками. Перегородка обрывается, не дотянув до противоположной стены. На оцепе в плетеной корзине раскачивается ребенок. Сын хозяйки Гриша беседует с часовым. Теленок жует тряпки, в которые увернут ребенок.
Лизка — ей шесть лет — поет весь день: «Парень девушку домой провожал с гулянки-и — ах!..» Дня два назад, когда здесь не было пленных, командиры заводили в избе патефон с этой пластинкой. Гриша медленно говорит Лизке:
— Уймись, стервя. Ваське наскучило.
Васька лежит в корзине, раскинув ножки, на грязных тряпках, вытаскивает из-под себя солому, запихивает в рот. Шлепает босыми ногами вперевалку маленькая Танька, равнодушно захватывает зубами Васькину ногу и сосет. Это радует Ваську.
— Васька хочет поцеловаться, Васятка, деточка, — говорит Гриша, не спуская глаз с немцев.
Время от времени с воем пролетает над крышей снаряд и падает на краю деревни. Гриша стоит на коленях на полу, локтями упираясь в плетеную Васькину корзину, качается.

* * *
Не успела я добраться назад к себе на хутор, как вдогонку принесли пакет с документами, взятыми на поле боя у убитого немца, и распоряжение: немедленно перевести.
Бумага, из-за которой пороли горячку, полагая, что это приказ по частям противника, военного значения не имела. Она содержала официальный перечень документов, которые должен представить немецкий военнослужащий, вступающий в брак. Вот он:

«1. Опекунское разрешение на брак, если несовершеннолетний.
2. Свидетельство обеих сторон о пригодности к браку.
3. Свидетельство о несудимости.
4. Арийское происхождение обеих сторон, документально доказанное вплоть до дедушки и бабушки.
5. Свидетельство о политическом поведении невесты, о том, что она пользуется безупречной репутацией, достойна уважения, что она принадлежит к национал-социалистскому государству и происходит из достойной уважения, признающей национал-социалистское государство семьи. (Это должны подтвердить три свидетеля, если возможно, представитель власти сверх того.)
6. Полицейское свидетельство о поведении обеих сторон.
7. Объяснение жениха невесте, что вести хозяйство следует бережливо».
Это из документов Карла Шеппе, убитого ефрейтора, 1920 года рождения. Он не успел жениться. Об этом сетует в письмах женщина, родившая ему сына 16 апреля. Брат его с Восточного же фронта поздравляет Карла с появлением на свет сына и сожалеет, что Карл до сих пор не женился. Шеппе запасся всеми необходимыми документами, но еще не заполнил их. Он носил их с собой вместе со свидетельством об окончании католической школы и фотокарточками.

* * *
Вечером на хутор забрела старуха, низкорослая, в тряпье. Маня-»молодуха», возвращаясь из бани, заметила ее, поинтересовалась:
— Из погорельцев?
Старуха утвердительно кивнула головой. Бойкая девчонка с выпуклыми круглыми коленками, дочка Мани Таська, вышла вперед и уставилась на старуху.
— Чем-то живешь? — пособолезновала Маня.
— На одном месте не живу, по деревням хожу, ворожу на картах.
— Ворожишь? — загораясь, переспросила Маня. — Где ж тебе заночевать-то? Здесь на хуторе военные стоят…
— Может, разрешат, — протянула старуха. Она присела в стороне на бревнах, точно дожидаясь кого-то; Поздно ночью, лежа на хирургическом столе, я видела, как Маня расталкивала старуху за плечо, приговаривала:
— Никитишна, вставай, сплят уже все, вставай, миленькая.
Она поднесла под самое ее лицо коптилку. Никитична спала, сбившись в комок.
— Никитишна, что же ты, просыпайся. — Маня раздражалась, продолжая трясти ее.
Никитична открыла глаза и села.
— Ох, сон перебила, — вздохнула она, — ну да ладно.
Она полезла в чулок, поскребла под коленом и вытянула плохонькие, потрепанные карты. Маня присела на корточки и старательно светила ей коптилкой. Карты не тасовались, маслились одна к другой. Никитична сунула колоду в обвисший чулок.
— Не буду ворожить, военных боюсь, — хитрила старуха.
— Ах, Никитишна! Так нет же никого тут. Там вон учительша спит, она смирная, а тут — военная, так ее силой подымать надо, сама ни за что не проснется, — шептала Маня.
Никитична раскладывала на полу карты.
— Спроси-ка ужакинских девчат, верно ли я им в ту ночь наворожила. Спасибо, накормили досыта. Вот гляди, дорога тебе дальняя легла.
— Ай, Никитишна, дорога? Ну? — Маня встала на колени, коптилка дрожала у нее в руке. — Так ведь правда. Ужакинские девчата завербовались в Хрузию на урожай, и я решилась…
— Вот хлопоты в казенном доме через хрестовый интерес. Да не прыгай ты, — одернула она переступавшую в волнении с колена на колено Маньку, — огонь дрожит. Поглядим-ка теперича, что на душе хоронишь. У-у, на душе у тебя скука, скука черная лежит…
— Скучно, скучно, Никитишна, миленькая, чего ж ждать тут? Ваню-то, мужа мово, убили, уж похоронка пришла, от свекрови только хороним. А здесь что? Голодно, разоренье. И ты б уходила отсюда, Никитишна, в Хрузии лучше прокормишься, а земля-то всюду одна, — что там жить, что здесь…
— Одна земля, это верно, да не одна. — Никитична громко закашлялась. — Эта слезы льет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109