В устиновской картине не было завершенности. Видно, еще предстояла долгая многолетняя работа.— Чего же вы хотите? — разочарованно спросил Пшеничный. — Наш бог — будущее державы. А ваш? Куда ты меня зовешь?— Куда зову? Прежде всего говорить человеку «вы». — Устинов понял, что после его рассказа все остается по-прежнему, а может быть, и хуже, так как собеседник задет за живое.— Так. Какими вас вырастили нежными! — насмешливо улыбнулся Пшеничный, сморщив курносый нос. — Говорить вам «вы», не приказывать, не мешать наслаждаться? От твоих россказней веет интеллегентской размягченностью. Это на руку вашим врагам, а они спят и видят, как ослабить наше монолитное единство. Нет, с такими взглядами ты здесь вреден. Оба вредны!Пшеничный снял трубку, стал рывками набирать номер.— Надо смываться, — шепнул Ивановский.— Куда? — спросил Устинов.— Меня Наталья ждет. Что я ей скажу?Устинов засмеялся:— Ты ей позвони, что задерживаешься.Ивановский вытаращился на него, потом тоже засмеялся и, спохватившись, прикрыл рот кулаком.Пшеничный покачал головой и сказал в трубку, что направляет двух человек, одного инженера, второго без специальности, что их надо принять на работу.— Посылаю вас в гущу, — буркнул он. — Ничего другого предложить не могу. И зарубите на носу: забудьте, кто вы и откуда. Говорите, что выполняли специальное задание в одном закрытом районе.— Испытывали атомную бомбу, — предложил Ивановский. — Все равно об этом скоро в газетах объявят.— Брось дурить! Выполняли спецзадание. Все. Трудовые книжки вам выпишут.Что-то переменилось в нем после всего жесткого, что он им наговорил. Это что-то, наверное, было определенностью: он надеялся на лучшее, догадываясь, что они его не подведут.На прощание он ничего не обещал. Правда, дал сто рублей, одной большой бумажкой, которую достал, сложенную в пять раз, из карманчика-пистона.Тяжелая дверь кабинета закрылась.В сентябре того года по комбинату «С-уголь» резко снизилась добыча, и секретарю обкома из Москвы была послана короткая телеграмма: «Примите энергичные меры к безусловному выполнению сентябрьского плана добычи и поставки коксующегося угля». Эту телеграмму заместителя Председателя Совета Министров объявили во всех горкомах, райкомах, трестах, шахтах.Дома Пшеничный стал рассказывать жене о странных посетителях; Катя торопливо собирала на стол, бегала между шкафчиком, плитой и рукомойником, что-то у нее не получалось. Обед опаздывал.— Сейчас, сейчас! — озабоченно приговаривала она.Обычно к пяти часам, когда Пшеничный приходил на перерыв, стол уже был накрыт. После еды Пшеничный ложился спать часа на два, а к восьми уходил в горком и возвращался во втором часу ночи.Катя поставила на стол тарелку с нарезанными помидорами. Он попробовал — не посолены. Посолил, отрезал хлеба, стал есть. Потом справился с борщом, варениками и молочным киселем. Катя не ела, сидела напротив. У нее был другой распорядок.— Я у портнихи была, — сказала она. — Наконец-то готово.— Красивое?— Красивое. Хочешь надену?— Надень, — улыбнулся он, понимая, что ей хочется покрасоваться, и вспомнил: — А ведь угадали про Грушовку!— Кто угадал?— Я же тебе говорю: были у меня двое...— Да-да. Я сейчас переоденусь. — Катя вышла.Пшеничный направился в кабинет, вытащил из портфеля бумаги и, стоя, пробежал верхнюю — письмо директора машиностроительного завода Горчицы, которому объявили строгий выговор. Горчица, конечно, знал, на что шел, когда обменивал с колхозом автомобильные моторы на сено. Он попал в безвыходное положение: его подсобному хозяйству запретили пользоваться сенокосными угодьями вблизи города, а на просьбу выделить корма для лошадей, коров и овец, хозяйственное управление Минугля лишь посоветовало полагаться на самозаготовки, так как лимиты на сено очень ограничены. Горчица отремонтировал списанные моторы и совершил незаконную сделку. «Ловок! — подумал Пшеничный. — А строгий выговор — перебор, надо дать простой». Спустя мгновение он удивился своим мыслям: либо виноват директор, либо нет, а двойная бухгалтерия — бессмыслица.Катя позвала его.Она стояла перед шифоньером в длинном платье и, улыбаясь, глядела из зеркала, заметно ожидая одобрения.— Ого! — сказал Пшеничный.— Здесь не топорщится? — спросила Катя, показав заведенной за спину рукой между лопатками.Он провел ладонью по указанному месту — нет, нигде не топорщилось.Пшеничный привык видеть женщин в других нарядах — укороченных, прямоугольной формы, с подложными плечами. Поэтому жена показалась ему новой и несколько чужой. Он обнял ее, чтобы приблизить к себе. Катя откинула назад голову и прижалась затылком к его щеке. От ее волос пахло земляничным мылом.— Ну? — посмеиваясь, с вызовом сказала она. — Пусти!Он не пускал, но не знал как быть: прежде он никогда не ласкал жену днем.— А, попалась! — воскликнул Пшеничный, подхватил Катю на руки и все решил одним махом.Это было хорошо. Потом она, лежа у него на груди, спросила:— Что это с тобой?— Как что? — Ему не хотелось ничего объяснять. — Ты нравишься мне.Катя оделась в желтое ситцевое платье и жакет с высокими плечами, ее новизна исчезла. Пора было идти за детьми.Пшеничный вспомнил о принесенных документах.— Да, вот что, — сказал он. — Это платье красивое... Его нельзя носить... Аполитично. В магазинах не хватает текстиля. На него сколько метров пошло? Как на целых два!— Ничего ты не понимаешь, — ответила жена. — В магазинах не хватает дешевого текстиля. И вообще...Она ушла, не объяснив своего «вообще». Если бы оно попало на язык этому краснобаю Устинову, то он наверняка сочинил бы бог весть какую ерунду!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29