— Не бойся, лебедь белая, светлая Евпраксеюшка. В холе и почете будешь жить у своего нареченного. Чист душою Федор и ласков. Я это знаю, потому что пестун я ему сызмальства.
И поверила Евпраксия Ополонице, поверила и расцвела вновь.
Знала княжна, что сватал ее Истома Тятев, и замирало у нее сердце от мысли встать рядом с ним перед алтарем. Смуглолицый и кудрявый, с горячими беглыми глазами, давно привлекал ее взор Истома. Она не раз ловила его взгляды на себе.
Истома слыл в Чернигове удальцом, плясал на гулянках, не хмелел от многочисленных ковшей, старые воины говорили о его боевой удали и сулили ему славу.
Если бы спросил ее князь-батюшка, она дала бы Истоме согласие…
Но седой, могучий Ополоница поколебал ее девичьи мечты. Раскрывая перед ней дары далекой Рязани — дивные меха, янтарные бусы и жемчужные кокошники, — Ополоница заставил ее затрепетать при мысли, что богатый немереный край Руси будет ей подвластен, что рядом с князем мужем она станет судить и рядить, печись о славе Рязани, что кони ее детей напьются из Волги-реки и из Белоозера…
Истома вдруг потускнел в ее глазах, стал маленьким, она словно парила над ним, еле замечая его…
Евпраксия глубоко вздохнула, прощаясь с привязанностями своего девичьего детства, плененная дивным сказанием Ополоницы о градах и селениях по реке-Оке, о дремучих темных лесах, о дубравах и голубых озерах, о стругах, что плывут под стены Рязани с Волхова, из-под Великого Новгорода.
Мыслями об этом она была полна все дни, пока собирали ее поезд к неведомому жениху.
Когда узнала Евпраксия, что идет с ней послом боярин Истома, она смутилась и первое мгновенье хотела просить отца отменить свой приговор: пусть ничто не манит ее назад, пусть с девичеством все будет покончено. Но вскоре изменила свое намерение княжна: пусть поедет с ней боярин — ей не так будет страшно в чужих краях!
Встреча с женихом пролила свет в сердце Евпраксии. В синих глазах Федора уловила она восхищение, растерянность и робость. Большой и сильный, он представлялся ей кем-то обиженным и одиноким. Ей хотелось погладить ладонью его прямые светлые волосы и близко заглянуть в глаза…
В первые дни своего пребывания в Рязани Евпраксия ничего не видела вокруг, жила, как во сне. Каждую минуту она ждала прихода Федора. Когда ей приносили его подарки, она с захолонувшем сердцем развертывала узелок и, находя в нем глубоко запрятанные перстенек ли, образок ли золотой на тонкой цепочке, радовалась безмерно, зная, что положили тот малый подарок большие и добрые руки Федора.
Чем ближе подходил срок венчания, чем настойчивей стучалась в стены терема сверкающая и нежная северная весна с серебристыми пушинками верб, со щебетом жаворонков и вечерними криками гусей над безбрежным разливом Оки, тем грустнее делалось Евпраксии. Только теперь она разглядела как следует суровую неприютность здешнего края. Темные леса с высокими верхами елей наводили на нее тоску. Как светлы и радостны дубравы на далекой Родине! Сколько там солнечных полян, золотых песчаных откосов, спадающих к голубым водам Десны, по которой вверх и вниз мчатся легкие будары с белыми полотнищами парусов!
Рязань подавляла Евпраксию угрюмой прочностью своих стен и тяжеловесной резьбой теремов. И люди здесь улыбались не часто, речь их была медленная, во взглядах стояла непреходящая дума. Рязанские мамки умели сказывать только о страшном: о кровавых побоищах, о лесных приведениях, о том, как заводит леший «немоляку»; в дебри, где лесные русалки щекочут его до смерти.
И никто не знал, сколько часом простояла Евпраксия у окна, глядя в синюю гряду леса, за которой лежала родная черниговская сторона, и сколько слез упало из ее глаз.
В неделю страстей господних княгиня Агриппина Ростиславовна позвала Евпраксию к ночному стоянию.
Каменный храм нового строения был величественен и пышен. Со стен и круглых столбов, державших высокий купол, смотрели строгие глаза угодников.
Княжеское место было на хорах, против алтаря.
Евпраксия видела сотни устремленных на нее глаз. Она стояла неподвижная и испуганная, словно страшные слова молитв были обращены именно к ней.
Федор встал справа от входа на хоры, за плечом отца-князя. Тонкая свеча озаряла лицо его с низу, отчего Федор выглядел еще более похудевшим.
В конце служения попы и дьячки запели славу князю. Все в храме и на хорах опустились на колени.
Евпраксия, не знаю здешних обычаев, немного опоздала и растерянно оглянулась. Федор встретил ее испуганный взгляд и вдруг ободряюще ласково улыбнулся…
С этого вечера вернулась к Евпраксии ее прежняя бодрость. Она вновь начала тормошить своих мамок, вместе с девушками принялась красить яйца, проращивать овес и, открывая окно, выпускала на волю пташек, что во множестве присылал ей жених.
Уж несколько дней шумели за окнами бурные ручьи, в лугах стояло необозримое море вешнего разлива, и по вечерним зорям высоко в небе звучали трубы летевших на север журавлей.
Небо днем блистало чистой бирюзой, в нем гуляли шальные ветры, и этот простор манил, суля счастье, с такой силой, что становилось тесно в груди. Даже птички, которых выпускала из клеток Евпраксия — серые чижи, пухлые и зеленоглазые чечетки, желтые, как сережки вербы, канарейки, — даже они пугались этого простора, задерживались у раскрытой дверцы клетки и уж потом, шевельнув для храбрости хвостами, вспархивали и уносились вдаль.
Евпраксия долго смотрела вслед птичкам, пока у нее не начинало ломить брови.
Однажды вот так стояла она у окна, подставив лицо ласковому солнечному лучу И вдруг ей послышалось, что в соседней горнице заговорили два голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44