Я один. И если нет у меня бога, я сам себе бог. Ваня говорит: «Если все позволено, тогда — Смердяков». А чем Смердяков хуже других? И почему нужно бояться Смердякова?«Лоно земли беспредельной обрызжется кровью и мозгом…»Пусть обрызжется. Я ничего против этого не имею. 13 апреля. Эрна мне говорит:— Мне кажется, я жила только для того, чтобы встретить тебя. Ты виделся мне во сне. Я о тебе молилась.— Эрна, а революция?— Мы вместе умрем … Слушай, милый, когда я с тобой, мне кажется, что я маленькая девочка, еще ребенок. Я знаю: я ничего не могу дать тебе. Но у меня есть любовь. Возьми же ее.И она плачет.— Эрна, не плачь.— Я от радости … Видишь, я не плачу уже. Знаешь, я хотела тебе сказать … Генрих…— Что Генрих?— Только ты не сердись … Генрих мне вчера сказал, что любит меня.— Ну?— Ну, я же не люблю его. Я люблю только тебя. Ты не ревнуешь, милый?— шепчет она мне на ухо.— Ревную? Я?— Ты не ревнуй. Я не люблю его вовсе. Но он такой несчастный и мне так больно было, когда он сказал… И еще: мне казалось, что я не должна его слушать, что это измена тебе.— Измена мне, Эрна?— Милый, я так люблю тебя и мне так жалко было его. Я ему сказала, что я ему друг. Ты не сердишься? Нет?— Будь покойна, Эрна. Я не сержусь и не ревную.Она обиженно опускает глаза.— Тебе все равно? Скажи, — ведь тебе все равно?— Слушай, — говорю я, — есть женщины верные жены, и страстные любовницы, и тихие друзья. Но все они вместе не стоят одной: женщины-царицы. Она не отдает свое сердце. Она дарит любовь.Эрна испуганно слушает. Потом говорит:Так ты не любишь меня совсем?Я целую ее в ответ. Она прячет лицо на моей груди и шепчет:— Ведь мы вместе умрем? Да?— Может быть.Она засыпает у меня на руках. 15 апреля. Я сажусь к Генриху в пролетку. За Триумфальной аркой я говорю ему:— Ну что, как дела?Да что, — качает он головой, — нелегко:целый день под дождем, на козлах.Я говорю:— Нелегко, когда человек влюблен.— Откуда вы знаете? — быстро оборачивается он ко мне.— Что знаю? Я ничего не знаю. И ничего знать не хочу.— Вы, Жорж, все смеетесь.— Я не смеюсь.Вот и парк. С мокрых сучьев на нас летят разноцветные брызги. Кое-где уже юная зелень травы.— Жорж.— Ну?— Жорж, ведь при изготовлении снарядов бывают иногда взрывы?— Бывают.— Значит, Эрну может взорвать?— Может.— Жорж.—Ну?— Почему вы поручаете ей?— Ее специальность.— Специальность?—Да.— А кому-нибудь другому нельзя?— Нельзя … Да вы чего беспокоитесь?— Нет… Я так … Ничего… К слову пришлось.Он поворачивает обратно к Москве. На полдороге опять окликает меня:— Жорж.—Ну?— А скоро?— Думаю, скоро.— Как скоро?— Недели две-три еще.— А выписать вместо Эрны нельзя никого?— Нет.Он ежится в своем синем халате, но молчит.— Прощайте, Генрих. Бодритесь.— Бодрюсь.— И право, не думайте ни о ком.Знаю. Не говорите. Прощайте.Он медленно отъезжает. На этот раз я долго смотрю ему вслед. 16 апреля. Я спрашиваю себя: неужели я все еще люблю Елену? Или я люблю только тень, — мою прежнюю к ней любовь? Может быть, Ваня прав и я не люблю никого, не могу и не умею любить. Может быть, и не стоит любить?Генрих любит Эрну и будет любить только ее, и всю жизнь. Но любовь для него источник не радости, а муки. А моя любовь, — радость?Я опять в своей комнате, в скучном номере скучной гостиницы. Сотни людей живут под одной крышей со мною. Я им чужой. Я чужой в этом каменном городе, может быть, в целом мире. Эрна отдает мне себя, всю себя, без оглядки. А я не хочу ее и отвечаю, — чем? Дружбой? Не ложью ли? Глупо думать об Елене. Глупо целовать Эрну. Но я думаю о первой и целую вторую. Да и не все ли равно? 18 апреля. Генерал-губернатор переехал из Нескучного в Кремлевский дворец. Наши планы опять разбиты. Нужно начать наблюдение сначала. Это труднее в Кремле. Кругом дворца бессменная цепь часовых. На площади и в воротах шпионы. Каждый прохожий у них на примете. Каждый извозчик на подозрении.Полиция, конечно, не знает, где мы и кто мы. Но по Москве уже ходит молва. Повесят нас, за нами придут другие. Генерал-губернатор во всяком случае будет убит.Вчера в трактире я услышал такой разговор. Разговаривали двое: один, по виду, приказчик, другой, должно быть, его подручный, мальчишка, лет восемнадцати.— Это уж, как от Бога кому, — наставительно говорит приказчик, — одному, значит, пуля, другому — бомба. Приходит, слышь, во дворец барышня, при прошении. Допустили. Стал он прошение читать. Покуда читал, она револьвер вынула и давай в него пули садить. Четыре пули ему всадила.Мальчишка всплескивает руками.— Ах ты … Что ж, помер?— Какой … Живучи они, собаки.—Ну?— Повесили ее, значит. По времени приходит другая. Опять при прошении.— Неужто же допустили?— Она, было, то-се, десятое, пятое. Однако обыскали в прихожей. Глядят, в косе у нее револьвер. Это, значит, Бог спас.—Ну?— Повесили, значит, ее. Только что же ты думаешь? — рассказчик изумленно разводит руками, — по времени, гуляет он у себя в саду, по дорожке. Стража при нем. Вдруг, откуда бы ни возьмись, выстрел. Прямо в сердце пуля пронзила. Ахнуть едва успел. Что же впоследствии обнаружилось? Из-за куста солдат в него стрельнул. Свой же солдат, с караула.— Язвите … Вот так раз.— Да-а. . . Солдата, значит, повесили, а он все-таки помер. Так уж положено ему было. Судьба. Он низко наклоняется через стол и шепчет:— А нашего, Сенька, слышь, бомбой. Каждый день на столе прокламация: жди, мол, для себя бомбы, скоро рвать будем. И помяни мое слово: не иначе, как разорвут его. Да.Я тоже думаю так. 20 апреля. Вчера, наконец, я встретил Елену. Я не думал о ней, я почти забыл, что она здесь, в Москве. Я шел по Петровке и вдруг услыхал чей-то зов. Я обернулся. Передо мной была Елена. Я увидел ее громадные серые глаза, пряди ее черных волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25