смотрели и матросы с марса, смотрели час, два, три… Шлюпки не было. Явно — погибла она вместе с храбрым лейтенантом и шестью гребцами при нем так же, как погиб упавший матрос.
Стало вечереть, темнеть, и Лазарев отдал приказ продолжать плавание. Паруса уже начали наполняться ветром, как вдруг один зоркий унтер-офицер с салинга закричал:
— Вижу катер! Вижу катер!
Фрегат пошел навстречу шлюпке, и Нахимов со своей небольшой командой был спасен. Все были мокры с головы до ног, все успели почти оледенеть, но по крайней мере выхвачены из пасти океана живыми. А волнение было до того сильным, что шлюпку, так героически выдержавшую бурю, разбило о борт фрегата, когда ее поднимали на боканцы.
Радость Лазарева была безмерна: очень любил он и ценил молодого лейтенанта, и в Наваринском бою Нахимов вполне оправдал эту любовь и доверие со стороны своего командира, когда был под его начальством на корабле «Азов».
Наваринский бой стал боевым крещением не одного Нахимова: тогда, на «Азове» же, вместе с ним были и мичман Корнилов, теперь вице-адмирал, и гардемарин Истомин, теперешний командир корабля «Париж», капитан 1-го ранга.
«Азову» пришлось сражаться с несколькими турецко-египетскими судами, и от его метких выстрелов взлетел на воздух флагманский корабль египетской эскадры, затонули еще два фрегата и корвет, уничтожен флагманский корабль тунисского адмирала, наконец, сбит на мель и потом зажжен восьмидесятипушечный турецкий корабль… И признанным героем дня на «Азове» был тогда Нахимов. Он — молодой еще лейтенант — умел уже, как никто другой, и воспитывать и обучать матросов.
Как и чем? Линьками, как это было принято во флоте? Нет. Ни с кем из офицеров не чувствовали себя матросы так свободно, как с Нахимовым, ни к кому другому не подходили они запросто поговорить о своих нуждах, и никто другой из офицеров целого флота не был так хорошо известен матросам всех судов, как Нахимов.
И все знали случай, когда Нахимов, будучи командиром «Силистрии», получил замечание от только что переведенного из Балтийского в Черноморский флот вице-адмирала Чистякова за то, что на его корабле оказался один не чисто выбритый матрос.
— Ты почему же не выбрился как следует? — спросил Нахимов матроса, когда адмирал сошел с корабля.
— И ведь хотел же было выбриться сегодня, да, признаться, жена отговорила, — смущенно объяснил виноватый, который был всегда на лучшем счету как старый, опытный баковый матрос.
— Вот видишь ли, друг мой, как бывает: жена твоя говорит тебе одно, адмирал же совсем другое, — спокойно сказал Нахимов. — Раз начальство требует, чтобы бриться, так ты уж жену не слушай, а сейчас же ступай и обрейся как следует: не такой это большой труд.
На другом судне, у другого командира, матрос, подведший его под замечание адмирала, был бы нещадно избит линьками, а Нахимов приказал своим подчиненным, чтобы виновного никто и пальцем не тронул.
Однажды, уже в адмиральском чине, Нахимов командовал отрядом судов у берегов Кавказа. Став на якорь против небольшого укрепления Субаши, он отпустил офицеров на берег. Тут узнали они, что в лазарете лежит лейтенант Стройников, офицер корвета «Пилад», заболевший рожей.
Пошли проведать и нашли его в жалком виде: без денег, без необходимых вещей, под маской из толстой синей бумаги, в солдатском белье. Стройников жаловался, что несколько дней не пил чаю, и просил прислать ему чаю и сахару.
Вернувшись, офицеры доложили об этом Нахимову — и как же забеспокоился тот об участи лейтенанта чужого отряда!
— Много ли у нас денег? — спросил Нахимов своего адъютанта, ведавшего расходами, так как сам он никогда не занимался этим.
— Всего-навсего только двести рублей, — ответил адъютант.
— Ну что же-с, вот и пошлите-ка ему все двести! — приказал Нахимов. — Пошлите также ему белья, чаю, сахару, лимонов, провизии, какая найдется.
— Павел Степанович, и лимонов и провизии у нас теперь очень мало, — возразил адъютант, — и достать здесь нам этого будет негде.
— Лучше уж мы обойдемся, а больному надо.
И деньги, и чай, и сахар, и лимоны, и провизия, и белье были тотчас же отправлены Стройникову, но Нахимов не ограничился этим.
Когда эскадра снялась с якоря и отправилась дальше, он приказал направить свой крейсер «Кагул» на сближение с корветом «Пилад», которому был дан сигнал: «Подойти для переговоров».
«Пилад» подошел, и командир его явился на «Кагул» с рапортом.
Приняв рапорт, Нахимов спросил очень сухо:
— Скажите-с, вы как же это бросили своею больного офицера на берегу, почти что на произвол судьбы-с?
— Развело тогда сильную зыбь, поэтому поторопились отойти от берега, — объяснил командир «Пилада».
— Однако несколько дней уже лежит он там, и вы о нем не вспомнили-с! Как же это так, а?.. Стыдно-с! Срам-с… Я человек холостой, одинокий, и это скорее мне позволительно было бы иметь такое черствое сердце, а не вам — отцу семейства-с! Ведь у вас есть уж на возрасте сыновья-с… Что, если бы с одним из ваших сыновей так поступили? Заболел бы он на корабле, — его бы и сбросили на пустой почти берег… Хорошо бы это было, а?.. Прощайте-с, больше я ничего не имею вам сказать!
Но, ничего больше не сказав командиру «Пилада», он тут же распорядился перевезти Стройникова для лечения в Севастополь на шхуне из своего отряда.
Все мичманы знали и то, что унтер-офицер, который разглядел шлюпку с Нахимовым в Южном океане и тем спас жизнь ему и шестерым матросам-гребцам, потом получал от Нахимова ежегодную пенсию.
III
Нахимов, конечно, пригласил мичманов к обеду, так как в это время в кают-компании собрались уже все офицеры «Марии», столы были уставлены приборами, вносились дымящиеся суповые кастрюли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48