Неизвестно было только, разошлись ли противники после трехчасовой перестрелки, или если сражение кончилось победой, то чьей.
Сколько ни напрягал зрение Нахимов, оглядывая в свою неизменную подзорную трубу горизонты, море не открывало того, что на нем произошло только что — там, в направлении на запад.
II
Владимир Алексеевич Корнилов вышел из Севастополя в море еще в конце октября, и не с одними пароходами только, а и со всеми кораблями четвертой флотской дивизии, которой командовал контр-адмирал Новосильский.
Он надеялся, как писал об этом в приказе, что «если бы счастье нам благоприятствовало и мы бы встретили неприятеля, то, с помощью божией, офицеры и команды судов, со мной отплывающих, вполне воспользуются случаем увеличить наш флот новыми кораблями».
Не истребить турецкую эскадру в открытом море, а захватить в плен и этим пополнить Черноморский флот!.. Он, начальник штаба, неизменно чувствовал себя хозяином флота, а какой же хозяин не озабочен главным образом тем, чтобы приумножить свои богатства? Поэтому не о победе над турками он говорил, — это разумелось само собою и не требовало в приказе слов, совершенно излишних, — а только о том, что команды судов его отряда должны довести турок до сознания, что им не остается ничего другого, как спустить перед ними свой флаг.
Он был администратор, в полную противоположность Нахимову. Он выхлопатывал в Петербурге средства для постройки новых судов на Николаевской верфи, для ремонта старых, для расширения доков в Севастополе, для расширения морских казарм по мере увеличения экипажей судов, для пополнения арсенала новыми орудиями и боевыми припасами и для многого другого…
Если ему отказывали в морском министерстве, он обращался непосредственно к самому царю, стараясь точными выкладками побороть его скупость, с одной стороны, и упорное убеждение, что Севастополю никто не угрожает, — с другой.
Высокий и тонкий, он казался слабым на вид и действительно утомлялся иногда до того, что, ложась на диван, закрывал глаза, бледнел, становился как бы умирающим; но несколько минут отдыха для него было достаточно, чтобы восстановить энергию, которая всех поражала.
Ничто не укрывалось от его пристальных стального цвета глаз ни на кораблях, ни в порту. Сбегающее вниз острым углом лицо его, казалось бы, совсем не умело улыбаться. Между тем он был примерный семьянин и, тоже в противоположность Нахимову, отец многочисленных детей.
Он не сразу, не с юных лет, нашел самого себя, как Нахимов. Страдая морской болезнью, он хотел даже бросить службу во флоте. Он был легкомыслен в молодости. Но вот стопку французских романов, лежавших в его каюте, выкинул через люк в море его командир капитан 1-го ранга Лазарев и принес ему взамен книги по морскому делу, тоже французских авторов, а также и английских, — и Корнилов преобразился, чтобы стать со временем заместителем Лазарева в Черноморском флоте.
А Лазарев поставил черноморцев на большую высоту сравнительно с балтийцами, так что из Севастополя, а не из Кронштадта шло все новое в русском флоте; а Лазарев о Нахимове, когда тот был еще мичманом, в пяти словах сказал все, что можно было сказать о нем и через тридцать лет: «Чист душой и море любит»; а Лазарев, будучи уже полным адмиралом, не стеснялся сбрасывать свой сюртук и, засучив рукава рубахи, показывать собственноручно матросам, как надо завязывать ванты; а Лазарев любил устраивать гоночные состязания всех парусных судов, несмотря на чины их командиров, и не раз, к его удовольствию, случалось на этих состязаниях лейтенантам побеждать капитанов 1-го ранга…
Очень тяжелая была задача стать на место такого начальника флота, каким показал себя Лазарев, и только Корнилов, а не кто-либо другой, мог найти в себе силы взяться за ее решение. Но готовить суда и людей к бою все-таки совсем не то, что руководить ими в бою; и, заканчивая свой приказ по отряду, с которым выходил из Севастополя, Корнилов вполне совпал мыслями с Нахимовым.
«При могущем встретиться бое, — писал он, — я не считаю нужным излагать какие-либо наставления: действовать соединенно, помогая друг другу, и на самом близком расстоянии — по-моему, лучшая тактика».
Одно за другим выбегали из большого рейда в открытое море суда: впереди как разведчик — пароход. Флаг Корнилова был на стодвадцатипушечном корабле «Великий князь Константин».
Черное море осенью своенравно. То норд-ост, то «бора», как принято звать здесь северный ветер, бушуют на нем попеременно; а иногда и норд-вест не желает уступить им в свирепости. «Любить» море в такую погоду — значит уметь с ним бороться, а для этого надобно родиться подлинным моряком.
Но из природных моряков состояли и команды турецкого флота, иначе эскадра парусных судов не решилась бы даже и выйти в открытое море из Босфора, да еще заранее зная, что ее стерегут и ждут там и сям разбросанные русские суда.
Учителя из Англии в изобилии присылались в ряды турецких моряков, а иногда просто поступали на службу в Турцию, принимая подданство султана и занимая во флоте высокие командные посты. Так, еще во время войны Турции с Россией в 1829 году поступил на службу в турецкий флот молодой английский офицер След; теперь он уже был в адмиральском чине и назывался Муштавер-паша.
III
Три стодвадцатипушечных корабля было в эскадре Корнилова, кроме «Константина»: «Три святителя», «Двенадцать апостолов» и «Париж», и два восьмидесятипушечных: «Святослав» и «Ростислав»; первые — трехдечные, то есть трехпалубные, вторые — двухдечные.
Но «Двенадцать апостолов» и «Три святителя» были почтенных лет, и Корнилов все беспокоился, выдержат ли они без аварии шторм в открытом море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48